* * *
Как только на небе появились первые отблески света, Мот в одиночку выбрался из палатки и заварил чай. Я еще лежала в спальном мешке, укрывшись термоодеялом, которое мы выменяли на «Робинзона Крузо» в благотворительном магазинчике в Ньюки. Когда Мот выглянул из палатки, нас окружало стадо овец, но они тут же разбежались, напуганные звуком открывающейся молнии. Из воды у самого мыса торчала скала, почему-то названная Чик, то есть «птенец», и буквально кишевшая морскими птицами. Какофония их криков заглушала даже шум прибоя, бившегося о мыс. Чайки-хохотуньи, морские чайки, кулики, бакланы и крачки пререкались друг с другом за право владеть одним и тем же негостеприимным, выщербленным куском камня. Казалось, все живые существа в этой местности хотели поселиться на мысе Келси, и никто не готов был делиться с другими, поэтому мы оставили его птицам и отправились дальше.
Пройдя мимо заброшенных портативных бараков армейского лагеря у деревни Пенхейл, мы спустились к пляжу Перранпорт. Я вполне могла бы жить в одной из этих бытовок из гофрированного железа. Можно было даже представить, как на этой бывшей базе поселятся все те жители Ньюки, которые отчаянно нуждаются в крыше над головой, но я не сомневалась, что здесь построят очередной парк отдыха и развлечений.
Пляж был плоский, прямой и длинный, как посадочная полоса для самолетов. У Мота ныли плечи, а я чувствовала себя особенно уставшей, поэтому мы сели отдохнуть на песок между двумя скульптурами, сделанными кем-то из пляжного мусора. Человеческий сор, которому кто-то придал человеческую форму. Мы вскипятили еще чаю и съели пополам последнюю таблетку ибупрофена. Какой-то старичок педантично разложил неподалеку от нас свое одеяло, аккуратно разделся догола и улегся ровно по центру. В наготе его старого тела было что-то почти черепахоподобное – оно было покрыто морщинами и складками, как будто старая кожа вот-вот соскользнет с него, а под ней покажется новое тело, розовое и гладкое. Я никак не могла отвести от него глаз. Мы так хорошо умеем прятаться – в молодости, пока нашей коже еще нечего рассказать, мы охотно ее оголяем, но как редко мы показываем миру свою старую кожу, на которой отпечатались события и ход времени, правда жизни.
На одного нудиста было интересно смотреть, но, когда их стало двое, мы почувствовали себя немного неловко. Когда же третий старичок громко поздоровался с нами, проходя мимо в одних ботинках и синих носках, я решила, что пора собираться и двигаться дальше. Иначе нам оставалось только заварить им всем чаю и пуститься в обсуждение крема от морщин. Мы ушли, ощущая, что на нас слишком много одежды, сами почти готовые позагорать голышом.
Вместо того, чтобы закончиться, пляж превратился в безжалостно бесконечную пустыню. Раскаленный песок обжигал босые ноги, поэтому мы снова обулись. Отправившись напрямик через дюны в поисках тени, мы потеряли всякую ориентацию в пространстве. Мы поднялись на холм, надеясь сверху увидеть конец пустыни, но взгляду открылись только бесконечные пышущие жаром дюны. Высохшие, превратившиеся в пыль, мы скользнули по песку обратно вниз на пляж и пошли вдоль берега, не сводя глаз со скал возле Перранпорта – мерцающего далекого оазиса, до которого нам, возможно, никогда не добраться. Но вот из дымки, окружавшей стоянку для автотуристов, возникла толпа людей. Конец. В кафе мы выпросили холодной воды и жадно проглотили ее, слушая, как наши тела шипят от наслаждения.
Ободрав очередной слой кожи, я обнаружила под ним еще один новый нос.
* * *
Скалы Сент-Агнес, выскобленные и покрытые рубцами от когда-то шедшей здесь добычи полезных ископаемых, производят тягостное впечатление. То тут, то там попадаются открытые шахты и развалины строений, из которых сочатся пары серы, а на земле видны разноцветные следы руды.
Мы уже давно заметили закономерность: с утра до раннего вечера нам встречалось сколько угодно прекрасных мест для ночевки, но после шести они все куда-то исчезали. Ночи становились все длиннее и холоднее; как только солнце садилось, температура воздуха стремительно падала. В то утро мы вышли в путь так рано, как еще ни разу не выходили, и, сами того не заметив, шли весь день. Теперь мы окончательно выбились из сил и отчаянно разыскивали пристанище на ночь. По правую руку было море, а по левую возвышалась военная база Нэнсикьюк, окруженная высоким забором, так что нам оставалась лишь узкая полоска земли, поросшая дроком и ежевикой. Земля была мертвой и замершей, а забор бесконечным. Спустившись в неглубокую долинку, мы увидели было подходящую поляну, но со стороны суши она оказалась отгорожена насыпью из щебня, проросшего дроком, ежевикой и чертополохом. Земля вокруг насыпи сочилась водой, под ногами хлюпала грязь. Мы шли дальше, а свет постепенно гас, темнота наступала, пока наконец забор не отвернул вглубь полуострова и военную базу не сменили фермы и поля, засаженные капустой. При последних отблесках солнца мы поставили палатку в углу поросшего травой поля. Никакой двадцатиминутной борьбы с колышками и крючками – палатка была поставлена за пять минут, несмотря на полутьму. Я разогрела жестянку с супом; ноги у нас тряслись, а сил после преодоления песков и заборов не осталось ни капли.
Небо зажглось цветами, каких мы не видели с заката на скале Рампс, затем наполнилось чернотой и, наконец, серебристым светом, свет двигался вместе с морем.
– Мне мерещится, или капуста светится? – Мот бродил по траве, пытаясь немного растянуть ноющие мышцы перед сном. – Думаешь, это лунный свет играет с нами шутки?
От поля действительно исходило какое-то потустороннее сияние светло-зеленого оттенка.
– Нет, она и правда светится. Может быть, просто так лунные лучи падают.
– Как думаешь, что за чертовщина там происходит, по ту сторону забора?
Сегодня в Нэнсикьюк расположена радарная станция, но изначально здесь была база Портрит ВВС Великобритании, построенная во время Второй мировой войны. К 1950 году необходимость в базе отпала, и ее вернули правительству. Тогда правительство, воспользовавшись оборудованием, привезенным из нацистской Германии, превратило базу в фабрику по производству химического оружия, филиал химической лаборатории в Портон-Дауне. Здесь начали производить смертельный нервно-паралитический газ: зарин. Производство этого и других видов химического оружия продолжалось два или три года. Расследование газеты Independent
[19] обнаружило, что из работников, занятых в производстве зарина, 41 человек погиб, а высокий процент выживших заработал серьезные заболевания. Исследование «Опыт заболеваний в Нэнсикьюк» 1970 года подтвердило, что работники фабрики, занятые на производстве зарина, по сравнению с обычным населением имели повышенный на 33 % риск серьезных заболеваний и повышенный на 50 % риск заболеваний дыхательных путей – классический результат воздействия на организм нервно-паралитического газа. Правительство отрицало любые возможные ошибки, пресекло распространение исследования и изменило его выводы, объявив, что за прошедший период на заводе всего лишь наблюдалось «более высокое, чем обычно, количество прогулов». Однако в 1971 году оно все же признало халатность, и все пострадавшие получили «щедрую» компенсацию – приблизительно по 120 фунтов. В 2000 году правительство наконец признало, что скинуло оборудование, использовавшееся для производства зарина, в заброшенные шахты на территориях общего пользования. В 2003 году началась очистка места заражения.
