Стараясь гнать тревожные мысли прочь, я принял душ, переоделся, просмотрел электронную почту, сделал пару важных звонков. День был потерян, и я решил не занимать вечер делами, отправился гулять по городу. Сливаясь с толпой, легче думать. Потом я поужинал в небольшом, но безумно пафосном кафе, познакомился с очаровательной американкой Селин, настаивающей на продолжении вечера в другом месте, но я не поддался на провокации. Селин не вызывала во мне желания. Просто еще одна смазливая мордашка. Я вернулся поздно. Около полуночи. В дверях номера торчала записка. Я знал от кого. Мила звонила мне пару раз, пока я гулял, но мне не хотелось с ней разговаривать. Уверен, что она хотела узнать, звонил ли я Энжи и чем кончился наш разговор. Глупая девчонка! Я должен обрести почву под ногами, полную уверенность и твердость мысли и слова, прежде чем поговорить с женой. Для них все просто. Им не нужно время, чтобы определиться и понять, каких именно эмоций и слов ждут от меня. Я ушел гулять, потому что стены давили на меня, мешали работе мысли, угнетали. В толпе я умело считывал настроения и чувства людей, вглядываясь в их лица. Черпал силу, а они ни о чем не подозревали. Пробегали мимо, по воле случая став моими вдохновителя. Я своего рода художник. Но пишу не кистью, не карандашом и акварелью. Я сам и есть холст. Я ворую чувства у своих неизвестных натурщиков, и передаю их так, что мне верят. Но если бы меня попросили изобразить себя, Максимилиана Эванса… я бы растерялся. Только один человек знал, кто я, кто мы…. Эмили. Но она унесла наш секрет в могилу. Я оставил ее одну. Предал ее в последний момент. Она смотрела мне в глаза, протягивая руку. Улыбалась. Все было решено. Вместе. Как два отражения одного человека. Мы ждали. Смотрели, как приближается черная машина. Красивая и блестящая. Эмили именно такой ее нарисовала. Точь-в-точь. Она шагнула вперед… на дорогу. А я остался на тротуаре. Ее короткое белое платье в черный горошек и бантики, наспех завязанные мамой. Мы оба чистюли. И я Эмили. Странные дети. Я впервые видел ее платье грязным. Пыль и кровь. Она была похожа на куклу, сломанную и выброшенную капризной хозяйкой. Красивая. Даже тогда. Я не запомнил удар, не услышал ни звука. Или просто забыл. Но ее руку, тонкую и белую с чистыми аккуратными ноготками, протянутую ко мне, я помню.
Что случилось с нами? Что случилось со мной? Почему я ее не остановил? Я мог, действительно мог. Просто поймать бледные пальцы, удержать. Но я не сделал ничего. Я смотрел, как темно-бордовая жижа заливает чистое, без единой складочки платье, смотрел, как из подъезда выбегает мама. Она хватала ее за руки, пыталась поднять, кричала и плакала. Ее слезы не могли вернуть душу Эмили. Никто не мог. Я стоял на бордюре и смотрел. Потом уже мама сказала мне, что я улыбался.
Иногда я думаю, что она живет во мне. До сих пор.
И мстит за то, что я оставил ее, сломанную, на грязном асфальте.
Я не был на похоронах, потому что следующие полгода провел под наблюдением врачей. Я не помню ни дня, проведенного в клинике. Именно тогда и появился Ричард Эймс. Меня хотели лечить, но он сказал, что я неизлечим. За полгода я не произнес ни слова. Оказалось, что у Эмили было то, чего не досталось мне. Раньше никто не замечал. Ведь мы были вместе. Всегда. Две копии. Отражения друг друга. Я брал у нее то, чего был лишен. Копировал. А она проделывала тоже самое со мной. И никто ничего не замечал. Единственное, что вызвало тревогу у родителей – нежелание Эмили разговаривать. Она не была немой, просто любила молчать. Но мы понимали друг друга. Чувствовали. Словно были одним организмом. А потом я остался один – обрезанный ножницами наполовину. Получеловек. И мне пришлось подстраиваться, Ричард научил меня, как стать таким же, как все, не выделяться. Мы вместе улыбались, вспоминали слова, ходили по улицам. Да, это он научил меня наблюдать за людьми, считывать эмоции и повторять их. Он научил меня жить без Эмили. Но не смог сделать полноценным человеком.
Сейчас я знаю, что дело не во мне. Моей вины нет. Ни в том, что случилось с Эмили, ни в уходе матери, ни в чем другом. Так бывает. Один случай из ста тысяч. Только мне не легче от осознания, что я стал тем самым случаем приведенной статистики. И мало кто знал, что загадочный пациент Н, по редчайшему заболеванию которого кандидат наук Ричард Эймс защитил докторскую, получив государственную премию и восхищенные отзывы в научных кругах, на самом деле никто иной, как сын миллионера Эдварда Эванса.
Я позвонил Анжелике в половину первого ночи. И не удивился, когда ни один из номеров не ответил. Но я продолжал звонить. Час, может, дольше. Я знаю – она не спала. Не могла спать. Я хотел, чтобы она думала обо мне, слушая трезвон телефона в сумраке спальни. Я хотел, чтобы утром она пошла в колледж с покрасневшими от слез и бессонной ночи глазами, и снова думала обо мне. Пусть с проклятием, ненавистью, презрением, но думала. А еще я должен знать, что она в порядке и не натворит глупостей. Поэтому я набрал еще один номер.
***
Анжелика
– Почему ты так странно смотришь на меня? – я отодвинула в сторону тарелку и, сложив руки перед собой, вопросительно взглянула в светлые глаза Никиты Кравченко. Не решившись после занятий вернуться в пустой одинокий дом, я позвонила Нику и пригласила его на ужин в кафе, где обычно собирались студенты. Я могла бы позвать девушек с курса, но я ни с одной не поддерживала дружеских отношений. Но вот уже полчаса, как мы с Ником сидим напротив друг друга, едим и пьем, ограничиваясь банальными фразами, а он не сводит с меня своего напряженного взгляда, явно теряясь в догадках, что за муха меня укусила. В последний раз я устроила Миле истерику, когда на встречу с друзьями по колледжу она позвала Ника. А теперь сама позвонила. Я повторила вопрос, не дождавшись ответа. Никита уклончиво улыбнулся. Когда мы вдвоем, то всегда говорим по-русски, он смешно коверкает слова на украинский лад, вызывая улыбку. Но чувствую, что мы похожи, из одного теста. Макс же не любит русский язык, говорит на английском без акцента, не любит свое прошлое, связанное с Россией. Я этого не понимаю.
– Ты уверена, что нам нужно быть здесь? – наконец, ответил Никита, вызвав у меня удивленную улыбку.
– Хочешь пригласить к себе? – рассмеялась я, оглядываясь по сторонам. Столики чистые, народу мало. Компания девушек в углу, поглядывает на моего собеседника с интересом, – По-моему, здесь не так уж плохо.
– Ты поругалась с Максом? – спросил Ник, решив не юлить вокруг да около.
– Нет, – я покачала головой. Мне удалось не выдать себя. Казаться беспечной, веселой и искренней. Может, это даже не притворство. Я не хочу думать о Максе. Не сейчас, – он уехал. В командировку. С Милой. Ты должен знать, – пожав плечами, равнодушно добавила я.
– Да. И Мила несколько раз звонила мне. Она встревожена, говорит, что ты выключила все телефоны, – осторожно заметил Ник, подозрительно глядя на меня.
– Я же дозвонилась до тебя.
– Ты поругалась с Милой?
– Ник! – я твердо посмотрела в его глаза, – Ни с мужем, ни с Милой я не ругалась. Возможно, мой телефон хандрит. Только и всего. Мне не хотелось сидеть еще один вечер в одиночестве, и поэтому я позвонила тебе.
