– Я советую тебе, – сказал Джон, – выбросить это из головы. Тебе только что исполнилось тринадцать.
Они отметили это событие несколькими неделями раньше, съев торт. Праздник был тихим, никто не пел «С днем рожденья тебя», потому что Эдвард взглядом умолял их не делать этого. Если день рождения и требовалось отметить, то быстро и незаметно.
– До двадцати одного тебе еще восемь лет, а деньги пока существуют только на бумаге. И чтобы их получить, надо будет пройти через бумажную волокиту. Мы хотели, чтобы ты был в курсе – просто на случай, если кто-то упомянет об этом на слушании. – Джон намазал масло на кусок тоста. – Не то чтобы я ожидал, что кто-то сделает это, но мы не хотели, чтобы тебя застали врасплох.
– И я этого не хочу, – сказал Эдвард.
Шай составила ему компанию, пока он собирал вещи, и он уже пожалел, что позвал ее. Она горела желанием обсудить предстоящее слушание, а он – нет. Несколько месяцев назад он решил, что хочет поехать, но не хочет об этом думать. Езжай, не думай, повторял какой-то грубый голос в его голове всякий раз, когда Шай начинала говорить на эту тему.
– Это будет похоже на сцену в зале суда в фильме, – сказала она. – Где раскрывается личность убийцы.
– Не совсем. – Эдвард разложил на диване футболки брата, выбрал две подходящие и положил их в сумку.
– Они собираются объяснить, почему самолет разбился, верно? У них есть черный ящик, поэтому они знают все, что произошло.
Я был в самолете, подумал он. Впервые с момента крушения Эдвард позволил себе вернуться в кресло, к Джордану. Вспышка мысли, длящаяся долю секунды, разложила вокруг него знакомые объекты: корпус самолета, небо, крыло, других пассажиров.
– Господи, как бы я хотела поехать, – продолжала Шай. – Ты же знаешь, что все эти родственники будут там. Гэри, возможно, тоже. Твой шрам сойдет с ума от боли. – Она вскинула руки. – Не удивлюсь, если ты увидишь какие-то признаки своей силы. Ты будешь рядом с обломками самолета и узнаешь правду.
Доктор Майк на их сеансе на той неделе сказал:
– Ты выглядишь измотанным, Эдвард. Ты ведь знаешь, что тебе не обязательно ехать в Вашингтон, верно?
Эдвард ответил на языке, который, как он знал, доктор Майк поймет:
– Я хочу поехать.
Хочу – не совсем подходящее слово. Эдвард знал наверняка только одно: он сказал, что поедет, и поэтому должен был поехать.
– Будь внимателен, – предостерегала Шай. – Делай заметки, если можешь. Мне нужно знать все, чтобы помочь тебе.
Эдвард кивнул.
– Никто не сделает тебе больно, – продолжила она. – Никто больше не сможет причинить тебе боль. Ты ведь уже все потерял, правда?
Эта фраза всколыхнула что-то внутри него. Он начал перебирать в уме слова, словно пробуя их на вкус.
– Никто больше не сможет причинить мне боль?
– Именно, – заверила его Шай.
Перед тем как они с Джоном ушли, Шай хлопнула Эдварда по плечу. Совсем как полковник, посылающий солдата в бой. Лейси проводила их до машины и, когда Джон сел на водительское сиденье, крепко обняла Эдварда.
– Пожелай мне удачи. У меня сегодня собеседование. – Тетя улыбнулась, но в остальном ее лицо выражало тревогу. – Рано или поздно приходится что-то делать со свободным временем, правда?
– Удачи, – ответил Эдвард.
– Мне нужно быть храброй, поэтому я надела блузку твоей мамы. Я хочу стать сильнее, Эдвард. Для нас обоих.
Эдвард не заметил этого раньше, но теперь видел, что Лейси одета в рубашку с крошечными розочками, в которой мама по крайней мере раз в неделю ходила на работу. На мгновение ему стало трудно дышать и его охватила вспышка гнева. Это мамино! Не твое! Но гнев почти сразу же рассеялся. Он и сам носит одежду брата, так почему же Лейси не может носить одежду сестры? Кроме того, ему казалось интересным, что эта блузка придавала тете храбрости. А что давала ему одежда Джордана? Эдвард не думал об этом: красные кроссовки, куртка, пижама – все помогало держать брата рядом. Сейчас он был одет в голубой свитер Джордана, а Лейси – в мамину блузку. Когда Лейси притянула его к себе, чтобы обнять на прощание, он задумался: Кто мы? Он отстранился от объятий и узла «Джейн-Джордан-Джейн-Джордан» и буквально бросился в машину.
Поездка длилась четыре часа и не представляла собой ничего, кроме серого шоссе, сменяющегося серым шоссе.
Когда они проехали Принстон, Джон посмотрел на часы.
– Твоя тетя сейчас на собеседовании. Мы должны думать о хорошем.
Эдвард заерзал под ремнем безопасности, ища более удобное положение.
– Вы хотите, чтобы она получила работу?
– Я хочу, чтобы она была счастлива. И у тебя дела получше, не так ли? Значит, у нее больше нет причин все время быть дома.
Разве мои дела стали лучше? Кажется, у этого вопроса не было ответа, но Эдвард вспомнил, как отец оценивал одно из его письменных заданий со словами: «Ты должен уточнить понятия. Что значит “лучше”? Лучше, чем что?»
Листья с деревьев давно облетели, небо обесцветилось. Пара дорожных знаков указывала на то, что они покидают Нью-Джерси и въезжают на территорию Делавэра. Джон предложил Эдварду выбрать саундтреки из очередного бродвейского мюзикла. Эдвард просмотрел списки, пытаясь понять, какой из них менее ужасен.
– Может, «Богему»?
– Отличное решение, – сказал Джон, и они до самого конца поездки слушали, как бедные молодые художники и музыканты изливают свои чувства.
В ту ночь они остановились в отеле. Эдвард лежал в темноте и слушал, как храпит дядя. Во время поездки его тело болело так, будто гравитация была больше, чем обычно. Он надеялся, что это прекратится, когда машина остановится, и на какое-то время оно действительно прекратилось, но вот теперь, в темноте, вернулось опять. Эдвард извивался под хлопковыми простынями. Их касание напоминало ему о выписке из больницы: тогда его тело заболело по-новому, оказалось, что больница была экзоскелетом, она защищала его, а без нее он стал уязвим. Эдвард прижал руки ко лбу, пытаясь справиться с давлением. Он лежал в гостиничной кровати, окруженный странной темнотой, и слушал тарахтение вентилятора, смешивающееся с храпом дяди. Эдвард чувствовал себя оторванным от реальности: как будто он мог находиться где угодно в пространстве, где угодно во времени, и кругом его настигал лишь ужас. Когда ему удалось заснуть, его тело вытолкнуло его обратно и началась паника: где я?
– Думаю, нам нужен условный сигнал на случай, если ты захочешь уйти посреди слушания, – сказал Джон за завтраком.
– Условный сигнал? – Эдвард подумал о докторе Майке и его бейсболке.
– Можно сказать: «Мне жарко». Если ты так скажешь, мы уйдем.
– А что, если там действительно будет жарко?
