Мишель Уэльбек
Серотонин
Со времен второго и самого известного романа француза Мишеля Уэльбека «Элементарные частицы», повествующего о судьбе двух разительно не схожих братьев, биолога Мишеля и учителя Брюно, всех героев современного французского классика можно с некоторой долей условности разделить на два больших типа. В равной степени одинокие и несчастливые, они различаются в одном важном свойстве. Первые, подобно Мишелю, ведут свой род от «Постороннего» Альбера Камю: у них очень слабая сцепка с реальностью, они печальны, отстраненны и уже почти лишены человеческих желаний и привязанностей. Другие, подобно Брюно, гораздо теснее связаны с миром: они не столько печальны, сколько раздражены и сердиты, они еще нуждаются в сексе, еде, человеческом тепле, справедливости, смысле жизни. Понятное дело, в рамках Уэльбековской картины мира, где наилучший вариант развития событий всегда выглядит как безболезненное умирание, «брюно» куда несчастнее «Мишелей», поскольку их неотболевшие сердца (ну, и другие части тела) причиняют своим владельцам постоянные страдания.
Если взять за основу такую матрицу, то главный герой нового романа Уэльбека «Серотонин» 46-летний Флоран-Клод Лабруст, желчный, язвительный, грубоватый, - конечно же, типичный «брюно», по крайней мере на первых порах. Читатель встречает его на залитой солнцем бензоколонке на юге Испании, одновременно пялящимся на хорошенькую юную шатенку и размышляющим, как бы посредством аварии разом избавиться и от осточертевшей сожительницы-японки, и от постылого существования в целом. Этот эффектный план не срабатывает, в последний момент Флоран-Клод выворачивает руль, возвращая свой внедорожник на трассу, однако в некотором смысле решение уже принято: прежней жизни пришел конец.
Флоран-Клод собирает вещи, увольняется из Министерства сельского хозяйства, где служил до этого, покидает худо-бедно обжитую квартиру (вместе со злополучной японкой) и без какого-либо дальнейшего плана селится в отеле, единственное достоинство которого - там еще предоставляются номера для курящих. Оттуда он со временем переместится в Нормандию, где окажется свидетелем и без пяти минут участником трагически обреченной борьбы местных фермеров за выживание. Словно бы заново проигрывая французскую историю, единственный друг героя, потомственный аристократ Эмерик д’Анкур на манер маркиза де Лантенака из романа Виктора Гюго «93 год», возглавившего восстание вандейских шуанов, поведет в бой крестьян, восставших против произвола Евросоюза.
Всё глубже погружаясь в отчаянье, Флоран-Клод будет колесить по пустынной французской глубинке со спорадическими набегами в Париж, вспоминать былых подруг и убеждаться, что прежнюю любовь, доверие и счастье (по большей части им же самим и разрушенные) уже не вернуть. Однажды его спутником в этом бесцельном странствии становится маленькая таблетка овальной формы с насечкой посередине - это капторикс, антидепрессант нового поколения. Щедро снабжая своего потребителя серотонином и тем самым поддерживая его формальную функциональность, капторикс полностью убивает в нем либидо и интерес к происходящему. Из цепляющегося за жизнь жовиального и остроумного «брюно» Флоран-Клод понемногу мутирует в отрешенного «Мишеля», и теперь срок его пребывания среди живых определяется исключительно количеством денег на банковском счете - больше его здесь ничто не держит.
Если сюжет «Серотонина» показался вам смутно знакомым (стохастические скитания героя, наложенные на общую картину упадка и разрушения европейской цивилизации), то вы, несомненно, правы: примерно ту же схему Уэльбек уже эксплуатировал и в «Карте и территории», и - чуть более энергично - в недавней «Покорности». Более того, герой «Серотонина» в какой-то момент даже безуспешно пытается реализовать тот самый план, который осуществляет лучше приспособленный к жизни герой «Покорности» -провести Рождество в монастыре. Однако на сей раз соотношение компонентов несколько иное: душераздирающая персональная драма не просто формально вынесена на передний план, но и в самом деле ключевая для Уэльбека. А крах традиционной Европы (за этот сегмент отвечают пассажи, связанные с сельским хозяйством Франции) описан предельно реалистично - без характерных для писателя фантастических допущений, а потому производит впечатление куда большей проникновенности и остроты.
Формально «Серотонин» - это поток сознания, в котором находится место и для остроумной игры слов (виртуозно переданной на русском постоянной переводчицей Уэльбека Марией Зониной), и для размышлений героя о творчестве Гоголя или, допустим, Ламартина, и для эротических фантазий, и для бесконечных воспоминаний, и для описания беспорядочных миграций. Если бы не фигура самого Флорана-Клода, радикально отличающегося от самого Уэльбека, роман можно было бы рассматривать как модный сегодня автофикшн в духе Карла Уве Кнаусгора (собственно, сам герой не без желчной иронии намекает на подобную трактовку). Однако, пожалуй, вернее будет всё же возвести его к прустовской традиции - разве что на место присущей Прусту меланхолической неспешности придется подставить фирменную уэльбековскую горечь.
Именно эта пропитывающая каждую строчку «Серотонина» жгучая горечь - не гнев, не скорбь, не тоска даже (хотя ближе к концу герой начинает буквально умирать от тоски), но именно отрезвляющая, едва ли не спасительная горечь действует на читателя как пощечина и становится последним элементом, венчающим романную формулу «Серотонина» и делающим ее поистине безупречной. Восхитительная гармония фона (распад традиционных для Франции систем и моделей), действия (личностный кризис, переходящий в пике) и интонации позволяет говорить о новом романе Уэльбека как о подлинно выдающемся тексте и определенно лучшей книге писателя со времен тех самых упомянутых уже «Элементарных частиц».
Натали Азуле
Тит Беренику не любил
Жизнеописания писателей нечасто бывают интересны по-настоящему, вероятно, потому, что писатель - профессия преимущественно внутренняя, одинокая, а потому не слишком красочная и эффектная, редко сопряженная с головокружительными приключениями и похождениями. Биография великого французского драматурга XVII века Жана Расина при поверхностном взгляде тоже не изобилует событиями, а потому не кажется хорошей сюжетной основой для романа. Сирота из буржуазной семьи, вырос в монастыре еретиков-янсенистов в окрестностях Версаля, позднее порвал все связи со своими суровыми наставниками, уехал в Париж, начал писать трагедии, добился головокружительного успеха при дворе, влюблялся в актрис, после ушел из театра, стал королевским историографом, женился, нарожал детей, состарился, умер. Однако Натали Азуле ухитряется рассказать эту заурядную, в общем, историю так, что небольшой роман превращается в настоящую сокровищницу мыслей и цитат, в почти бесконечный лабиринт сюжетов, лиц, голосов и бритвенно-точных наблюдений.
Для того, чтобы достичь этого эффекта, Азуле использует всего два приема.
Во-первых, она окружает биографию драматурга изящной рамкой -рассказом о безымянной современной героине, которая, болезненно переживая разрыв с любовником, ищет утешения сначала в трагедиях Расина, а после в его биографии. Этот тонкой лирический контрапункт сообщает книге о давно умершем и, прямо скажем, не самом актуальном для российского читателя авторе необходимую ноту персональности, оттенок неформального и начисто лишенного почтительной отстраненности интереса.
