Сунув в рот сигарету, Бет отошла от их прибежища. На конце зажигалки вспыхнул крошечный огонек, нарушая ее ночное зрение, но ей было плевать. Знакомый привкус заполнил ей рот при вдохе, и впервые за несколько часов она почувствовала, что может нормально дышать.
Бет стояла и курила, согревая легкие; ее глаза и уши постепенно приспосабливались к темноте, пока она смотрела в заросли. За серыми стволами ближайших эвкалиптов царил непроглядный мрак. Она ничего не могла различить, а когда вдруг поняла, что ее-то как раз различить можно, по коже побежали мурашки. Ее выдавал, как минимум, огонек сигареты, и их фонарики освещали лагерь позади. Любой, кто находился в кустах, увидел бы ее так же ясно, как среди бела дня. Бет подскочила, услышав в темноте отдаленный треск. «Не глупи». Это просто животное. Какой-нибудь ночной зверь. Безобидный. Например, опоссум.
Тем не менее она прикончила сигарету и вернулась в лагерь. Когда она подошла, к ней повернулись три головы. Джилл, Элис и Лорен. Бри нигде не было видно. Троица сгрудилась над чем-то. На секунду Бет подумала, что это компас, но, приблизившись, поняла, что ошиблась. Это был завернутый в пленку сэндвич. Джилл держала в руке яблоко.
– Где вы это нашли? Осталось с обеда? – спросила Бет.
– В рюкзаке, – ответила Джилл.
– В чьем? – Бет посмотрела на них. Рюкзаки лежали в куче как попало, их содержимое высыпалось, когда они пытались подсчитать все, что у них осталось, в сгущающемся мраке. Бет увидела их лица, и ее медленно накрыло холодное осознание. – Это не мое.
Ответа не последовало.
– Правда. Я съела свое на обед. Вы видели.
– Нет, не видели, – ответила Элис. – Ты отошла подальше с сигаретой.
Бет посмотрела на нее в темноте долгим взглядом.
– То, что ты выставишь меня в плохом свете, не снимет с тебя вину, знаешь ли.
– Прекратите, обе! – рявкнула Джилл. – Бет, если ты не ела свой обед, то технически это все еще твой обед. Но мы договорились разделить все, что у нас осталось…
– Это не мой обед. Я что, говорю на другом языке?
– О’кей. Ладно. – Видно было, что Джилл ей не верит.
– Я бы сказала, если бы это было мое. – У Бет защипало в глазах. Она подождала. Никакого ответа. – Это не мое!
– Это мое.
Все обернулись. Позади группы стояла Бри.
– Простите. Я отошла по-маленькому. Это мое. Я не съела свой обед.
Джилл нахмурилась.
– Почему ты ничего не сказала, когда мы разбирали рюкзаки?
– Забыла. Простите.
Когда Бет была младше, она искренне верила в телепатию. Сосредоточенно смотрела в глаза Бри, медленным ритуальным движением положив пальцы сестре на виски: «О чем ты думаешь?» Бри первая выросла из этой игры. У нее не очень получалось угадывать мысли, чем Бет и объяснила отсутствие интереса. Когда Бри стала отбрасывать ее руки и отказываться от зрительного контакта, Бет начала следить за ней с противоположной стороны комнаты, отмечая мельчайшие изменения в речи и жестах. В поисках подсказок: «О чем ты думаешь, Бри?» Впоследствии Бет поняла, что это была не настоящая телепатия, а, скорее, способность считывать детали. И теперь этот воображаемый язык, на котором она когда-то так хорошо умела говорить, шептал ей на ухо: «Бри врет». По какой бы причине она ни умолчала о еде, это точно произошло не из-за забывчивости.
– Не надо ее выгораживать, Бри, – с разочарованием сказала Элис.
– Я и не выгораживаю, – Бет слышала дрожь в голосе сестры.
– Никто тебя не обвиняет. Не ври ради нее.
– Знаю. Я не вру.
– Правда? Потому что на тебя это не похоже.
– Я знаю! Простите.
Даже после признания никто не верил, что Бри что-то натворила. Бет почти засмеялась. Но только почти, потому что в темноте ей слышно было, что сестра вот-вот разрыдается. Она вздохнула.
– Ладно, – Бет постаралась, чтобы слова прозвучали убедительно. – Это была моя еда.
– Так и знала.
– Да, Элис. Ты права, молодец. Бри, прости…
– Но это не… – попыталась перебить Бри.
– Спасибо, что пыталась помочь, но все в порядке. Простите меня.
Как странно, подумала она. Она почти физически чувствовала облегчение в воздухе. Действительно, виновата Бет, а не Бри. Естественный порядок вещей восстановлен, можно расслабиться. Больше не о чем говорить.
– Хорошо, – наконец произнесла Джилл. – Давайте поделим, что у нас есть, и покончим с этим.
– Ладно, – Бет отвернулась прежде, чем ее успели втянуть в дискуссию о том, правомерно ли дать ей в наказание уменьшенную порцию. – Делайте что хотите. Я иду спать.
Она знала, что они смотрят на нее, пока стаскивала ботинки и полностью одетая устраивалась в спальнике. Зарылась в него, натянув на голову капюшон. В нем было едва ли теплее, чем без него, и через тонкий материал чувствовались все неровности жесткой земли.
Лежа с закрытыми глазами, Бет слышала обрывки приглушенной дискуссии. Лежать было неудобно, но от усталости ее потянуло в сон. Она уже почти отрубилась, когда почувствовала легкое давление чьей-то руки на спальник.
– Спасибо, – прошептал голос.
Бет не ответила, и мгновение спустя рука исчезла. Она не открывала глаз, пытаясь не обращать внимания на тихие звуки спора сначала насчет еды, потом насчет костра.
В следующий раз она открыла их резко, словно ее кто-то толкнул. Бет не знала, как долго спала, но, судя по всему, прошел дождь. Земля вокруг спальника была мокрой, руки и ноги казались тяжелыми от холода.
Дрожа, Бет прислушалась. Что могло ее разбудить? Она моргнула, но в такой темноте глаза были все равно что слепыми. Она ничего не слышала, кроме шороха созданного человеческими руками материала вокруг своей головы, звучавшего, когда она вдыхала и выдыхала. В капюшоне спальника что-то было, и она дернулась, потом потрогала пальцем. Это оказались ломтик сырного сэндвича и долька яблока, завернутые в отсыревшую пленку. Бет не могла определить, были ли они ее собственной пятой частью или четвертинкой сестры. Сначала она подумала, что не стоит их есть, но голод возобладал над принципами. В любом случае здесь жизнь шла по другим правилам.
Бет не знала, ощущали ли то же самое другие, но сама она почувствовала, что атмосфера заметно изменилась. Стала более простой, первобытной, чуть ли не примитивной – такой, где кусок черствого хлеба с сыром считались наградой, за которую стоило сражаться.
Рядом со спальником что-то зашевелилось, и Бет застыла. Непонятно, что это было: женщина или какое-то животное. Она лежала неподвижно, и к тому моменту, как шевеление прекратилось, на кончике ее языка появилось слово, которое она искала, настолько осязаемое, что она почти чувствовала его на вкус. Одичалость.
