— Может, так всё-таки и спасти Карфаген в конце концов удастся? — загорелся Арунтий, оценив потенциальный расклад.
— Вряд ли, досточтимый, — охладил я его. — Богатство Карфагена всегда будет и соблазном, и предметом опасений для Рима, а законный повод для его уничтожения найти или организовать нетрудно. Рим уже обзавёлся заморскими провинциями в Испании, так что прецедент создан, и распространить его на все окрестные земли — дело времени. А уж Африка настолько богата, что от такого куша Рим не откажется.
— Но ты ведь говоришь про новую армию. Она ведь будет лучше старой?
— Лучше той, в которую превратится старая армия после изгнания Ганнибала. Но против Рима этого недостаточно.
— Даже с вашими военными машинами?
— Рим не боится и больших потерь в людях — ведь италийки ещё нарожают. А римский легионер замуштрован до состояния куклы и собственного центуриона с палкой боится сильнее, чем противника. В нашей истории лет за триста до нашего времени уже были те военные машины, которые мы пытаемся сделать здесь. И их были не десятки и не сотни, а многие тысячи. Все европейские армии были вооружены ими, но войны в Европе не прекратились. Солдат муштровали ещё хлеще, чем римских легионеров — и они шли в атаку под пулями и картечью. По ним стреляют, падают убитые и раненые — а уцелевшие тянут носок сапога, боясь схлопотать палкой по спине за неправильный шаг, — я показал тестю образчик шагистики незабвенного восемнадцатого века из той старой французской кинокомедии «Фанфан Тюльпан».
— Но какой смысл в таком шаге? — не понял тесть.
— А чтоб красиво выглядело со стороны — главнокомандующий ведь наблюдает, и надо, чтоб ему понравилось.
— А потери? Ведь при таком шаге не прикроешься даже большим щитом!
— А их уже и не было, этих щитов — ни больших, ни маленьких. Даже панцирей со шлемами уже не было. Зачем, когда их всё равно пробивают пули?
— Но ведь это же значит — гнать солдат на убой! Какой смысл?
— Они изображают механизмы. Все одинаково шагают, с одинаковым оружием, в одинаковой одежде. Их даже парики из пакли носить заставляли, чтоб и волосы были у всех одинаковыми. Военная наука в то время считала солдат механизмами и делала из них механизмы. По ним стреляют, половину уже уложили, но уцелевшие продолжают шагать как ни в чём не бывало. А за ними идут всё новые и новые, абсолютно одинаковые сами и одинаково шагающие. А разве могут живые люди выиграть войну у таких механизмов?
— Так ведь какие потери!
— А ничего, простолюдинки ещё нарожают. Европа была перенаселена, и нужно было куда-то девать лишних людей. Вот их и укладывали на полях сражений.
— А если солдаты всё-таки кончались?
— Время от времени так оно и случалось. Тогда заключали мир и ждали, пока подрастут новые. Дожидались, набирали, муштровали — и начинали новую войну.
— Гм… Ну и стратеги! Уму непостижимо! И чем всё это кончилось?
— Так и воевали почти два столетия, пока не появилось новое скорострельное оружие. Оно уже успевало убить всех, кто шёл в такую атаку, и такие армии перестали побеждать — солдаты кончались раньше.
— Ну и стратеги! — повторил потрясённый Арунтий. — Так, погоди! Ты ведь не просто так мне об этом рассказал, верно? К чему ты клонишь?
— Рим воюет примерно так же, досточтимый. Не до такой степени, но в целом — с таким же почти подходом. Легионеры — расходный материал, который незачем беречь. Кончатся римляне — есть ещё прочие латиняне, кончатся они — есть ещё и подвластные италики, а Италия многолюдна.
— Ты упомянул о новом скорострельном оружии.
— Такого нам здесь не сделать. Даже дульнозарядного примитива не сделать в больших количествах, да и незачем это.
— Это почему же?
— Всё, что сможем здесь сделать мы — смогут и римляне, если добудут образец. А чем больше нового оружия мы сделаем, тем легче римлянам будет добыть его образец. Зачем же мы будем способствовать перевооружению Рима, досточтимый?
— Так значит, силой с Римом не справиться и Карфаген всё равно не спасти? Я правильно понял? Но ты всё-таки предлагаешь сделать Карфаген… как ты сказал? Боевым хомяком? Ха-ха! Но какой тогда в этом смысл?
— До выплаты Карфагеном всей суммы контрибуции Рим не тронет его, если не увидит в нём новой угрозы для себя. Если суметь обезопасить страну от Нумидии, но не пугая при этом Рим — жизнь в течение всего этого времени будет спокойнее. Кроме того, повысятся шансы перейти под власть Рима мирно — без войны, разрушений и обращения населения в рабство. С друзьями и подданными ведь не обращаются так, как с врагами.
— Понял. А в Испании нельзя сделать так же?
— Боюсь, что уже поздновато — страна уже и так объявлена римской провинцией и управляется римскими наместниками. Но попробовать что-то вроде этого можно и там. Например, когда в стране начнётся большая война с кельтиберами — это будет уже после консульства Катона — римлянам придётся тяжело, и они будут рады любой помощи. Вот в этот момент можно будет попробовать предложить им сделать хорошего боевого хомяка из турдетан Бетики. Сам претор, конечно, ничего не решит, но он римский сенат запросит, а там могут и согласиться, если решат, что дело стоящее.
— А как быть с римскими поборами?
— Законные — тут деваться некуда, так что придётся терпеть и платить, а на незаконные надо сразу жаловаться в Рим. Сенат вовсе не заинтересован в мятежах из-за лихоимства наместников и чрезмерных злоупотреблений им не спустит. Да и тот же Катон при всех своих политических заскоках всё-таки по-своему справедлив. А сопротивление кельтиберов и лузитан послужит римлянам наглядным примером того, до чего ни в коем случае нельзя доводить Бетику.
— Ну, человеческая жадность не имеет пределов, — возразил тесть. — А преторы провинций обычно из сенаторского сословия. Сомневаюсь, чтобы сенат так уж серьёзно наказал своего.
— Казнить не будут, но будет несколько изгнанных с лишением гражданства, — Юлька как-то припомнила у Тита Ливия упоминание о трёх судебных процессах с таким приговором, и все три были против бывших наместников Испании по жалобам населения.
— Единицы из многих! А большинство всё равно выкрутится благодаря связям и будет наслаждаться награбленным!
— Ну, какое-то время, досточтимый. Но ведь и какой-нибудь несчастный случай может приключиться с любым. И с простым гражданином, и с римским всадником, и даже с целым римским сенатором. Что, если отвертевшийся от судебного приговора лихоимец будет неизменно умирать — среди бела дня, прямо на улицах Рима?
— Такое возможно?
— Отчего же нет? — я достал новую кремнёвую пистоль, над доводкой которой трудился последние дни.
— Это очень громко! — поморщился Арунтий. — И у меня не так много хороших бойцов, чтобы разменивать их на убитых римских грабителей.
— Взгляни вот сюда, досточтимый, — я показал ему пальцем на кончик ствола.
