Однако стоит мне закрыть глаза – в голове эхом разносятся крики; проваливаясь в сон, я уже не могу определить, откуда они исходят.
7
Полицейский участок Херн Бэй
17 часов под арестом
В комнате для допросов темнеет; я наблюдаю за тем, как Шоу щелкает выключателем, и помещение наполняет тусклый желтоватый свет.
– Другое дело, – говорит она, возвращаясь на стул. – От чтения в полутьме у меня сильно устают глаза. Так, Кейт, я бы хотела задать вам еще несколько вопросов о вашей работе.
Ее губы складываются в слабую, едва заметную улыбку. Я не улыбаюсь в ответ.
– Я же вам сказала, – возражаю я, перекрикивая гудение люминесцентных ламп. – Я не хочу говорить о Сирии. Разве не ясно?
– Ясно, – отвечает Шоу, глядя на свежую стопку бумаг. – Но мой вопрос не о Сирии. Я бы хотела спросить о вашем последнем рабочем дне. Что произошло в редакции, Кейт? Можете рассказать?
Я смотрю, как она шелестит бумажками, и сердце у меня обрывается. Откуда она все это знает? С кем разговаривала? С Гарри? Рэйчел? Пытаюсь что-то ответить, но слова застревают в горле, и я закашливаюсь. Шоу поднимает голову.
– Все хорошо? – спрашивает она, вскочив. – Может, воды?
Я киваю и смотрю, как она идет к кулеру. Налив воды, она протягивает мне стаканчик.
– Спасибо, – шепотом говорю я, делая глоток слегка теплой жидкости. Она отдает пластиком, и я морщусь.
– Готовы продолжить? – спрашивает Шоу, когда я ставлю стаканчик на стол.
– Да, – мямлю я, а сама смотрю на часы у нее за головой. Мне нужно отсюда выбраться. Мне нужно к нему.
– В тот день вы устроили себе долгий обеденный перерыв?
– Довольно долгий, – отвечаю я.
Она кивает и что-то записывает в блокнот. Я смотрю в пол, но перед глазами у меня лицо Криса, состоящее из отдельных кусков, словно части тел, которые он выкапывает из земли. Я вижу его красивый рот с чуть приподнятой верхней губой, острый подбородок, темные, коротко подстриженные волосы, голубые миндалевидные глаза, но не могу собрать картинку воедино. Мне нужно это сделать.
– В приятном месте?
– Да, в ресторане в Сохо, – отвечаю я, и перед глазами встает улица. Я вижу знакомые места, мимо которых проходила сотни раз: бар «Италия», «Ронни Скотт», «Собака и Утка» – все мои старые пристанища. Вот и он. Я вижу его сквозь окно ресторана: руки сжаты перед собой, он ждет и репетирует свою речь.
– Во сколько вы вернулись в редакцию?
Резкий голос Шоу вязальными спицами впивается мне в мозг.
– Не знаю… Наверное, около пяти.
– Ничего себе обеденный перерыв, – покровительственно улыбается Шоу. – Вы работали или отдыхали?
Я пялюсь в стену, вспоминая тот день. Как мы сидели друг напротив друга, словно чужие.
Поднимаю взгляд на Шоу.
– Работала, – отвечаю я. – Это была деловая встреча.
– Но вы ведь выпивали, так?
Я киваю и думаю о вине, которое на вкус было невероятно кислым. Мой первый бокал вина за много лет. Потом, попрощавшись с ним, я сидела в моем любимом клубе на Фрит-стрит и наливала себе бокал за бокалом.
– Вы были пьяны?
– Нет.
– Разве?
– Я выпила всего пару бокалов.
– По словам вашей коллеги Рэйчел Хэдли, когда вы вернулись в офис, видок у вас был изрядно потрепанный.
Она читает записи. Не веря своим ушам, я мотаю головой. Черт бы ее побрал, эту Рэйчел Хэдли. Она на все готова, лишь бы мне насолить.
– Почему вы трясете головой?
– Потому что эта девушка – дармоедка, мечтающая заполучить мое место.
Если бы, зайдя в офис, я увидела не ее, а кого-нибудь другого, спокойно бы доработала до конца дня, закончила статью и ушла домой. Но нет – ей обязательно надо было перегородить дорогу, встав, как сотрудник патрульно-постовой службы, у моего стола, и ляпнуть своим ноющим, гнусавым голосом: «Что-то долгий у тебя сегодня обед, Кейт».
– Рэйчел Хэдли, – говорит Шоу. – Это на нее вы набросились?
– Да.
Мне так же стыдно, как и несколько недель назад; припоминая, что произошло дальше, я чувствую, что щеки горят от стыда.
Я попыталась ее обогнуть, но она выставила руку поперек прохода, громко объявила на весь кабинет, что я едва держусь на ногах, и предложила сварить крепкий кофе. Затем положила руку мне на плечо, и в голове у меня помутнело. Я видела только преграду, препятствие, которое надо преодолеть.
Шоу смотрит в записи. Там это есть, все подробности того злополучного дня.
– Вы ударили ее по лицу, – говорит Шоу.
Я не отрываю взгляда от стола.
– И вашим коллегам пришлось вмешаться?
– Полагаю, что так. Я была немного не в себе.
Я видела, что остальные бросились ей на помощь, но для меня они были как муравьи, крохотные точки на периферии сознания.
– Гарри Вайн говорит, что вы – одна из лучших журналисток, с кем ему доводилось работать.
Я смотрю на нее. Значит, она и с ним поговорила. С Гарри, моим редактором.
– Он очень хорошо о вас отзывается, – продолжает Шоу. – Несмотря на все, что вы тогда натворили.
– Да, – бормочу я. – Он хороший человек. Один из лучших.
Я пытаюсь привести мысли в порядок. Гарри знает, что меня задержали в соответствии с Законом о психическом здоровье. Жизнь кончена. Карьере конец. Что мне делать?
– Как давно вы с ним знакомы?
– Примерно пятнадцать лет.
– Пятнадцать лет, – вскинув брови, говорит Шоу. – Столько же, сколько вы принимаете снотворное.
Я печально улыбаюсь.
– Да, – отвечаю я, – Я об этом не думала.
– Что Гарри сказал по поводу вашего срыва?
Я вздрагиваю, вспоминая лицо Гарри, когда он подал мне чашку свежесваренного крепкого кофе. Руки у него дрожали, и на секунду мне показалось, что он меня боится.
– Он… он просто спросил, все ли нормально.
Я умалчиваю, что он пригрозил отложить предстоящую поездку в Сирию и что я умоляла его этого не делать. Мне повезло. У него были связаны руки. Он знал, что, кроме меня, в Алеппо никому не пробраться. У него не было выбора.
– Рэйчел Хэдли могла вызвать полицию.
Глядя на Шоу, я вдруг замечаю, как они с Хэдли похожи: те же светлые короткие волосы, тот же шипящий голос. Они могли бы быть сестрами.
– Да, могла, – отвечаю я. – Но не вызвала.
– Гарри говорит, что дал вам отгул до конца недели.
