Он рекомендовал трассу 101. Шоссе 1–5, по его словам, было «ольфактивно скучным».
– Нет, нет, нет! Ты забыл о загонах для скота! – возразила Энн. – Эти загоны тебя точно разбудят.
– Действительно, – согласился Хоби.
– Раньше, когда в Диксоне сушили люцерну, порывы ветра несли с юга ее аромат, и пахло так, словно полиция накрыла плантацию марихуаны.
В детстве Энн занималась необычным для детей делом: тренировалась называть все запахи, которые вдыхала. Катаясь по округе на велосипеде, она отмечала для себя обонятельные ориентиры, а не визуальные метки. Выстиранное белье. Розовый куст. До сих пор, объясняя людям дорогу, она говорит: как почувствуете запах дыма, поверните налево. «Детский сад для носа» называется так отчасти потому, что заполняет пробел в нашем обучении, образовавшийся еще тогда, когда мы пили сок из пакетиков с трубочкой и укладывались на дневной сон. Родители обычно учат детей распознавать и называть визуальные и звуковые сигналы, такие как голубой цвет или лай собаки, а вот на обонятельные объекты редко обращают внимание. В итоге большинство из нас не накапливает достаточный ароматический лексикон, чтобы свободно идентифицировать и называть запахи. (Французы составляют примечательное исключение: в 1990 году французское правительство ввело «классы развития вкуса» в начальных школах страны, видимо, посчитав хорошо развитое чувство вкуса важным жизненным навыком. На таких занятиях дети учились описывать запахи, воспринимать их посредством ретроназального обоняния и наслаждаться выразительным характером французских сыров.)
– Это все равно что знакомить ребенка с цветом. Ты показываешь ему красный и говоришь: «Это красный», – объясняла Энн.
Она предложила мне понюхать бокал белого вина, смешанного с жидкостью от консервированной спаржи.
– Это спаржа, – сказала Энн.
Я вдохнула и попробовала, следуя ее указанию, не просто поверхностно уловить этот запах, а действительно почувствовать его.
– Когда я говорю «слушай свой нос», я имею в виду то, что ты должна сосредоточить все свои мысли только на этом запахе, – объясняла она. – Это похоже на практику дзен-буддистов, поскольку ты, как и они, фокусируешься на текущем моменте… Самое главное – сосредоточиться, а сосредоточиться – значит полностью быть здесь и сейчас.
Сосредоточиться… Я закрыла глаза и попыталась не слушать тиканье настенных часов с кукушкой. «Не обращай внимания на дыхание Мозеля и его плохой запах», – уговаривала я себя. Я вдохнула еще раз – глубоко, как учил меня Жан-Клод. На мгновение задержала воздух в легких и выдохнула носом. Я подумала о совете Энн присвоить этому запаху какое-то определение, чтобы он глубже укоренился в сознании.
– Если не сохранить информацию в какой-то конкретной ячейке памяти с конкретной ассоциацией, – сказала она, – то образ получится аморфным и потом всплывет в памяти таким же аморфным.
Спаржа пахла деревом. Чем-то зеленоватым, слегка заплесневелым. С тончайшим намеком на чеснок.
Мы подробно, один за другим разобрали каждый ароматический образец – от аниса и ванили до сливочного масла и ананасовых ломтиков. Хоби не смог отличить консервированную спаржу от консервированной спаржевой фасоли.
– Спаржевая фасоль немного мягче, – пояснила Энн, держа в руках спаржу. – У нее нет этого серного запаха чего-то зеленого и консервированного.
Она отметила, что личи обладает цитрусовыми, растительными и цветочными нотами. Но даже понятие «цветочный» весьма неконкретно. Так называемые свежие цветы вроде розы и лаванды имеют сухой, чистый, летучий запах. В отличие от них, белые цветы вроде жасмина и гардении обладают тяжелым, пьянящим, сладким ароматом с намеком на что-то животное и подгнившее. Природа, величайший парфюмер, подмешивает в их запах небольшое количество индола – химического вещества, содержащегося, как вы помните, в человеческих испражнениях и на лобковых волосах. В этом даже есть что-то поэтичное: бессмертная красота рождается из сложного переплетения низменного и божественного.
Люди так плохо справляются со словесным обозначением запахов, что ученые начали подозревать, будто человеку этот навык неподвластен – в силу особенностей устройства нашего мозга. Покажите десятку незнакомцев изображение травы, попросите их определить ее цвет, и, если все они не назовут одно и то же слово – зеленая, я обещаю до конца жизни косить вам лужайку. Теперь подсуньте им аромат свежескошенной травы и спросите, чем пахнет. Хотя люди миллионы раз чувствовали этот запах, они наверняка будут предлагать какие-то неопределенные варианты от «чего-то лимонного» до «летних каникул после пятого класса». В статье журнала Cognition один лингвист заметил, что если бы человек называл зрительные образы с таким же трудом, с каким называет запахи, то его отправили бы «показаться врачу».
– Можно подумать, что мы подвержены неврологическому расстройству называния запахов, – говорит нейробиолог Джей Готтфрид.
Новейшие исследования показывают, что наш мозг содержит необходимые структуры, позволяющие называть запахи словами. Очевидно, все дело в неправильном обучении и воспитании, что согласуется с теорией Энн о детстве и запахах. Чтобы определить, на кого возлагать ответственность за нашу обонятельную немоту – на природу или воспитание, – голландские лингвисты провели эксперимент с участием носителей английского языка и представителей малазийского народа джехай – кочевых охотников и собирателей, речь которых богата словами для называния запахов. Участникам эксперимента предложили набор образцов и попросили определить их запах. Джехай, которых с детства учат распознавать и называть ароматы, как большая часть представителей других народов учит своих детей разбираться в цветах, назвали все образцы быстро, легко и одинаково. На каждый образец им понадобилось около двух секунд. Носители английского языка вертели каждый образец в руках в среднем тринадцать секунд и даже после этого не всегда находили ответ. Взяв образец с запахом корицы (которую вряд ли можно назвать экзотикой), один из них пробормотал:
– Не знаю, как это назвать… Вроде сладко… Есть такая жевательная резинка, кажется Big Red, что же у нее за вкус? Не могу подобрать слово. Вот очень похоже на что-то вроде Big Red. Можно так сказать? Ладно. Big Red. Жевательная резинка Big Red.
«Долго считалось, что люди плохо справляются со словесным обозначением запахом, но это утверждение не для всех справедливо, – заключают исследователи. – Запахи можно называть словами, если говорить на правильном языке».
Преимущество джехаев объясняется тем, что в их языке более дюжины слов, относящихся исключительно к специфическим категориям запахов. Есть, например, слово plɁeƞ – запах измельченных головных вшей или беличьей крови, привлекающий тигров. Не стоит путать со словом pɁih – запахом крови, источаемым сырым мясом. SɁıƞ обозначает запах человеческой мочи, общинной земли, а вариант похуже – haɁɛt – мерзкий запах фекалий, гнилого мяса, креветочной пасты. В английском языке, в свою очередь, нашлось лишь несколько специфических слов для называния запахов вроде «затхлый» и «ароматный». И мы пользуемся общим понятием «вонючий» для всего того, что джехаи разделяют на plɁeƞ, pɁih, sɁıƞ и haɁɛt.
