Новейшее исследование в области тренировки обоняния, проведенное в лаборатории Томаса его коллегой Илоной Крой, привело к другому важному выводу: человек способен восстанавливать утраченную чувствительность к конкретным запахам.
Если вы когда-нибудь принюхивались к воздуху, не понимая, что почувствовали окружающие, то вас должно заинтересовать исследование Илоны по специфической аносмии. Этим термином называется неспособность человека с нормальной обонятельной функцией воспринимать какой-то определенный запах. Когда-то это явление считалось редкостью, однако на основании данных обследования 1600 участников эксперимента Илона предположила, что каждый человек с высокой долей вероятности генетически запрограммирован на «слепоту» к определенным обонятельным стимулам. Я, например, могу не чувствовать запах сандалового дерева, вы – запах замаскированного мускусом пота, Морган – ротундон. Специфическая аносмия – вовсе не болезнь. Как пишут Илона и ее соавторы, это явление «может быть скорее правилом, чем исключением в процессе обработки обонятельных стимулов». И, оказывается, от нее можно избавиться.
Стоя на сцене лекционного зала, Илона рассказала, что собрала двадцать пять добровольцев с нечувствительностью как минимум к одному запаху, которые под ее руководством прошли разработанный Томасом курс тренировки обоняния. Все получили бутылочки с растворами тех запахов, к которым были нечувствительны, и нюхали их дважды в день по 10 секунд в течение 2–4 месяцев.
У всех участников эксперимента обнаружилось повышение чувствительности к соответствующим запахам. Ни один не остался «слепым» к тому аромату, который не умел распознавать до эксперимента.
Это значит, что тренировка обоняния дает результат даже при нормальной в целом обонятельной функции. Мы можем устранять свои обонятельные «слепые пятна» и «видеть» запахи, ранее облаченные для нас в обонятельный эквивалент плаща-невидимки. Люди с аносмией могут вернуть запахи в свою жизнь, люди с нормальной чувствительностью к запахам могут ее улучшить, а у меня, возможно, появился шанс научиться быстро распознавать ключевые компоненты винного букета – никак не дававшийся мне пиразин или нотки ванили, подаренные дубовой бочкой, – не подвергая себя ни электрошоку, ни воздействию запрещенных препаратов.
– Способности человеческого носа огромны, – сказал Томас, когда Илона закончила свою презентацию под дружные аплодисменты. – Именно эту идею я хотел сегодня до вас донести. Если тренироваться, он станет сверхчувствительным.
* * *
Мамин звонок застал меня в аэропорту Дрездена во время посадки на обратный рейс до Нью-Йорка. В то утро не стало моей бабушки.
Мы с ней были очень близки. Она жила в квартире в самой северной части Вест-Сайда, и почти каждые выходные я ездила к ней в гости, чтобы приготовить вместе с ней что-нибудь вкусненькое, рассказать об очередной статье или выпросить у нее новую историю о том, как ее семья бежала из Словении во время Второй мировой войны. Между нами существовала особая связь, которой я очень дорожила.
По возвращении в Нью-Йорк я быстро проскочила таможню и поспешила присоединиться к небольшой компании родственников, собравшихся в бабушкиной квартире. Мы разговаривали. Плакали. Потом все ушли, остались только мы с мамой. Она закрылась в гостевой спальне, чтобы в тишине заняться организацией похорон и выяснить, как скоро мы должны освободить квартиру. Нужно было решить, что делать со всеми вещами, скопившимися за девяносто лет жизни. С мебелью, чайными сервизами и одеждой.
Одежда. Я пошла в бабушкину спальню и распахнула двери платяного шкафа. В предыдущие несколько месяцев не проходило и дня, чтобы я не думала о запахах. Мы будем вспоминать бабушку по фотографиям и даже аудиозаписям ее рассказов, которые мы с кузиной втайне делали во время семейных трапез. Но ее запах…
Мне вдруг отчаянно захотелось сохранить ее уникальный аромат, тот обонятельный отпечаток, который принадлежал только ей, и больше никому. Я стояла перед ее брюками, юбками, свитерами и платьями, висевшими в шкафу. Я протянула руки, схватила их в охапку, прижала к груди и зарылась в них лицом. Я закрыла глаза, прижалась носом к бежевому кашемировому свитеру и сделала длинный глубокий вдох. И еще один.
Это был удивительный запах. Мне хотелось запечатлеть его в своем сознании. Я попробовала описать эту особую смесь ароматов в надежде, что мне удастся запомнить ее, чтобы потом она вызывала в моей памяти воспоминания о времени, проведенном вместе с бабушкой. Я еще раз вдохнула ее запах. Наверняка в нем смешались остатки ее любимой парфюмерной воды и крема для рук. Но я перестала гадать. Я вдыхала нежный бабушкин запах, одновременно растроганная ощущением ее присутствия и расстроенная осознанием того, что вот-вот навсегда потеряю этот аромат – и не только его. Ее запах еще был вокруг меня. Но он исчезал. Скоро его не станет.
* * *
Я возвращалась к этому воспоминанию позже, когда острое чувство горя утихло, перейдя в глухую горечь утраты, и жизнь настойчиво подталкивала меня к обычной рутине. Я вернулась из Дрездена, вооруженная новой уверенностью в том, что могу чувствовать больше и лучше и что мои органы чувств с самого начала не были столь уж безнадежны. Но то мгновение в бабушкиной квартире обнаружило прореху в моих познаниях. Стоя возле шкафа в обнимку с ее вещами, я прекрасно чувствовала все запахи. Вот только мой мозг не знал, что делать с поступающей информацией. Чтобы настроиться на сенсорные сигналы, посылаемые окружающим миром, я должна была не только распознавать его стимулы, но и трансформировать их в знания. Как сигнал становился значимым? Каких навыков мне не хватало? Я погрузилась в список исследований (свой единственный сувенир из Дрездена) в поисках подсказок о природе остроты обоняния.
Где-то среди скептиков между атеистами и верующими в то, что Земля плоская, располагается значительная группа людей, которые убеждены: винная экспертиза – вещь несуществующая, сомелье чувствуют вкусы и запахи не лучше других, а вся суета вокруг вина – грандиозный обман, посему «дайте мне пива и покончим с этим». В поддержку данной точки зрения обычно приводятся два исследования. Соавтором обоих является Фредерик Броше, бывший профессор Университета Бордо. В одном из них студентов его курса энологии попросили описать букет двух образцов вина: белого и красного. «Да проще простого», – наверное, подумали вы. Испытуемые сказали, что белое вино пахнет, как большинство белых: «цветочный» аромат с нотками «яблока», «личи» и «грейпфрута». Для описания красного вина они использовали типичные для красных термины: «черная смородина», «малина», «чернослив». Выяснилось, что в обоих бокалах было одно и то же белое вино, только в одном – подкрашенное. Броше и его соавторы использовали этот пример, чтобы сделать выводы об использовании языка: при описании вин мы ассоциируем их с предметами того же цвета, что и само вино. Но весь остальной мир сделал вывод, что так называемые эксперты не могут отличить белое вино от красного. Во втором эксперименте Броше поручил студентам попробовать и оценить два образца вина из Бордо, одно представленное как не самое качественное vin de table[15], а другое – из категории гран-крю. Из пятидесяти семи дегустаторов сорок назвали вино гран-крю хорошим, трое – отличным, а дюжина студентов восхищенно отзывалась о его «уравновешенном», «сложном» и «округлом» букете. Когда той же группе дали vin de table, они стали давиться «слабым», «плоским», «плохим» вином. Как вы уже, наверное, догадались, Броше наливал и гран-крю, и vin de table из одной и той же бутылки Бордо среднего качества. Газетчики и блогеры окрестили винную дегустацию «ерундой» и «псевдонаукой». И их можно понять: что это за «эксперты», ощущения которых предвзяты?
