Выйдя на станцию, Ирина проводила взглядом поезд, исчезающий в тоннеле. Интересно, увидятся ли они еще когда-нибудь? Приключение кончилось, по сути не начавшись, и слава богу. Немного грустно почему-то, но это пройдет.
Катя вернулась домой в таком хорошем настроении, что, когда посмотрела на фотографию тети Любы, сделалось немножко стыдно.
Не переодеваясь в домашнее и не включая света, она легла на диван и стала представлять, будто тетя Люба жива и сейчас садится рядом, закутавшись в свою любимую шаль с розами, берет ее руку в свои и ни о чем не спрашивает, а Катя сама рассказывает, как сегодня Ваня Михайлов сел с ней рядом на лекции, а потом спросил, не хочет ли она сходить в кино, допустим, в воскресенье, а она сказала, что в воскресенье, допустим, дежурит, и договорились на субботу.
Она рассказала бы тете Любе, что Ваня очень нравится ей, и раньше она обязательно бы влюбилась в него без оглядки, а теперь как-то нет, и от этого он нравится еще сильнее.
Может быть, она переболела этой дурацкой любовной лихорадкой, как корью, когда была без ума от Ордынцева. Хорошо, если так. Главное, вроде поняла, что страдания и бросания жизни на алтарь любви – это ненормально.
А тетя Люба сказала бы, наверное, на это, что Катя молодец. Что они с Надей за нее тревожились, как она будет строить отношения с мужчинами, раз растет без отца и не видит нормальных отношений мужа и жены, а теперь ясно, что она не пропадет.
«Не пропаду, – улыбнулась Катя, – потому что я больше не думаю, что растоптать себя ради великой любви – высшая доблесть женщины. Спасибо вам, Владимир Вениаминович, за науку и за все».
Как только она это подумала, зазвонил телефон.
Катя вскочила. Неужели Ваня? Но в трубке сказали глуховатым басом:
– Это Ордынцев.
– Что-то случилось?
– Да что сразу… Я насчет кладбища. Собирались же.
– Тете Любе будет приятно.
– Надеюсь, что так.
Договорились на субботнее утро. Ордынцев попросил ее взять только тряпок, а все остальное у него есть, и пару пакетов грунта купит в цветочном магазине.
– У тебя там раковина большая?
– Как сказать… Обычная, как у всех.
– Ладно, три возьму. Можно было бы с клумбы свистнуть, но это, наверное, нехорошо.
– Наверное.
– Тогда не будем.
– Сажать-то еще рано, но земля пусть отлежится.
– Вы так все знаете…
– Что делать, Кать, пришлось. Ладно, давай. Ветошь не забудь.
От деловитости Владимира Вениаминовича настроение у Кати поднялось. У них с тетей Любой на маминой могиле почему-то ничего не росло. Что только они ни пытались, и бархатцы высаживали, и каменную розу, и анютины глазки – бесполезно. Только за памятником, в узкой щели между цоколем и оградкой, буйно цвели незабудки, и плющ, посаженный соседями, перекинулся к ним и густо обвил оградку. Осенью его ветви становились багряными, а растущий рядом старый клен укрывал могилку своей разноцветной листвой, и эта природная красота казалась им с тетей Любой возвышенной и завершенной, так что они оставляли как есть и убирали листья, только когда начинались дожди, и буйные краски осени угасали, сменяясь серебряной серостью и песочной тоской.
А вдруг у Ордынцева легкая рука?
Катя открыла шкаф, прикидывая, что можно пустить на такие тряпки, чтобы не стыдно было показать Ордынцеву.
Все было тети-Любино, и всего было жаль. Целая полка забита Катиным приданым: пододеяльники, полотенца, какие-то кружевные штучки… Она никогда не заглядывала туда, фыркала, когда тетя Люба, отстояв полдня в очереди за дефицитным постельным бельем, складывала его на заветную полочку, но в глубине души боялась – а вдруг не понадобится?
Последний раз тетя Люба принесла скатерть и очень гордилась, что это настоящий лен с мережками, а Катя стеснялась признаться, что не знает, что это такое.
Обеспечив будущую Катину семейную жизнь полотном, тетя Люба нацелилась на сервиз. Посуду можно было достать довольно легко, зато и стоила она дорого, и тетка откладывала потихоньку и переживала, что к свадьбе не успеет.
Катя смеялась, ей эти хлопоты представлялись старомодными и ненужными. Простыни еще ладно, а сервиз-то зачем? Пыль с него стирать и впадать в отчаяние, когда разобьется одна чашка, ведь это всему комплекту конец?
Деньги на сервиз до сих пор лежали в жестяной коробочке из-под чая, целых сто пять рублей. Катя берегла их на крайний случай, а сейчас решила, что раз тетя Люба копила на сервиз, то она и купит сервиз, а замуж не выйдет, ничего страшного, сама станет из него чай пить.
Наконец она нашла кухонное полотенце, почти прозрачное от старости, но чистенькое и выглаженное, и положила его в пакет вместе с детской лопаткой, грабельками и литровой банкой, с каким они всегда ходили на кладбище.
Вдруг вспомнилось, как на пике ее страданий по Ордынцеву тетя Люба мягко сказала ей: «Знаешь, врачи говорят, нельзя умирать вместе с каждым больным. Жестко, но правильно. Люди уходят, ты остаешься, и любовь уходит, ты тоже должна остаться тем, кто ты есть. Даже в самом страшном горе надо сохранить себя, и в любви тоже нельзя потеряться».
Тогда Катя не поверила, а теперь поняла, что это правда, и почти год одиночества потребовался, чтобы она сама пришла к себе на помощь.
Ордынцев взял свой старый рюкзак, который не разбирал с предыдущих выходных, когда они с Иваном Кузьмичом ходили к Сане и Наталье Марковне, уложил туда три пакета грунта и две пары матерчатых рабочих перчаток.
Поставил геркулес, выпил кофейку, пока каша варилась, послушал по радио прогноз погоды, записал его на бумажке и только после этого разбудил Костю в школу.
Гортензия Андреевна не одобрила бы такого потакания детским слабостям, по идее, Костя эту неделю дежурил по погоде, отмечал все показатели, а в понедельник в классе на природоведении рисовали розу ветров, считали норму осадков и проводили другие научные изыскания, которые из-за Костиной сонливости оказались бы под угрозой срыва.
Но Ордынцев знал самую важную заповедь руководителя: если можешь поручить – поручи. Костя вчера не забыл попросить отца, значит, все нормально. Распределение обязанностей и взаимовыручка.
В рабочей одежде – старых джинсах, резиновых сапогах, свитере, брезентовой куртке и вязаной шапочке с узором – он стал похож то ли на бездомного алкаша, то ли на Хемингуэя, то ли на местного водопроводчика и очень надеялся, что не встретит никого из знакомых. Катя не в счет.
Они с Костей уже выходили, когда зазвонил телефон. Ордынцев вернулся и взял трубку, хотя верил, что это плохая примета. Звонила Гортензия Андреевна.
– Вы сами приведете сегодня Костю?
– Да.
– Сможете уделить мне несколько минут для разговора?
