Вдруг Гортензия Андреевна заговорила с ним о Любови Петровне, какой та была и точно ли трагедию невозможно было предотвратить.
Он отвечал, как мог, честно, но так и не понял, к чему она вела. Хотела пристыдить, напомнить, что, кроме суда народного, есть еще божий и человеческий и ему рано наслаждаться чистой совестью? Или просто любопытство?
Катя так привыкла работать по воскресеньям, что без будильника проснулась в половине седьмого, встала, умылась и, только зажигая газ под чайником, вспомнила, что поменялась сменами, и ей никуда не надо.
Самым разумным было бы, конечно, юркнуть обратно в постель, но спать совершенно не хотелось, как оно всегда бывает, когда у тебя нет абсолютно никаких срочных дел, и Катя подумала, что черт, скорее всего, уже наигрался с чемоданом. Надо поискать, а заодно и уборку сделать. Окна пора помыть.
Ах, как она не любила эти окна… Старалась, оттирала вроде бы до хрустальной чистоты, но как солнце выйдет – бац, разводы! Она и с порошком и без порошка, и тряпкой, и газетой, но идеал был недостижим. Один раз она даже выпросила на работе бутылку эфира, который в смеси со спиртом до блеска оттирал стекло, у тети Любы чуть сердечный приступ не случился от таких нововведений. «Эфир – это средство для наркоза, балда! Конечно, где им еще дышать, как не на подоконнике, крайне мудрая идея! Слава богу, я пришла, пока ты его не раскупорила… Ладно, в который раз Иисус нас спас».
Помня, что начинать надо с самого трудного и противного, она полезла на окно с ведром воды, тряпкой и пачкой старых газет.
Немного ободряло то обстоятельство, что день выдался пасмурный, и разводов сразу будет не видно, а потом наплевать. Дело спорилось, Катя даже запела, и мысли потекли, как всегда за физическим трудом, неглубокие, но интересные и приятные.
Например, почему у тети Любы получалось без разводов, а у нее нет, хотя делали они вроде бы все одинаково. Как в поговорке, из той же мучки, да не те ручки. Тетя Люба обещала, что мастерство придет само, но пока оно к Кате что-то не торопилось.
Эти окна вообще игрушечные, по сравнению с теми, что были в коммуналке у них, огромные, почти в человеческий рост, с решетчатыми переплетами, и тетя Люба мыла их шутя. Катя не помнила, но очень может быть, что она и соседям мыла. Да, кажется, так… В памяти замелькали какие-то отрывочные картинки, как тетя Люба выходит с тазиком от соседей… А вот они идут в игрушечный магазин и покупают куклу за шесть рублей, ту самую, о которой Катя давно мечтала, и набор бархатной цветной бумаги – это было вообще блаженство!
Катя улыбнулась, почти наяву ощутив тогдашнее свое счастье. И как-то оно казалось простым и естественным состоянием, таким, что иначе бывает только в книжках «Маленький оборвыш» и «Оливер Твист». Только там детей бьют, унижают и заставляют работать, а у нас другое время, другая страна, и нечего бояться.
И когда мама умерла… Плохо помнятся те скорбные дни, но чего точно не было, так это страха за свою судьбу. Ни на секунду она не испугалась, что может пропасть. Ни на секунду?
Спрыгнув с подоконника, Катя села на диван и зажмурилась, вспоминая.
Ни на секунду?
– Да вспоминай ты уже! – воскликнула она и на всякий случай стукнула себя по лбу.
И помогло, будто кино включилось.
К ним пришел дядя Миша Самоделкин, потому что «сорок дней» и «надо помянуть».
Катя не понимает, что такое «сорок дней» и почему это важно. Утром они с тетей Любой ходили на кладбище, и Катя смотрела на холмик желтого песка, и было очень стыдно, что она ничего не чувствует, не ощущает, что мама здесь.
Вместе с тетей Любой она послушно убирала привядшие цветы, раскладывала новые, но это казалось все зря и не важно, ведь если мама на небе, то она, наверное, видит Катю всегда, а не только когда она сюда приходит.
И все равно плакала и устала, и тетя Люба быстро уложила ее на свой диванчик за шкафом.
Катя действительно уснула ненадолго, и когда открыла глаза, тетя Люба с дядей Мишей еще сидели за столом.
Она хотела выйти к ним, но прислушалась и поняла, что они ведут какие-то скучные взрослые разговоры и сегодня не станут ради нее прерываться, потому что сорок дней.
Кате было очень стыдно, но она не могла не думать, что обычно дядя Миша приносил ей что-нибудь, говорил: «Я по дороге зайчика встретил, он просил тебе передать», – и лет до пяти была заинтригована и мечтала с этим зайцем познакомиться.
А теперь она лежала тихонько и думала, что очень плохая и злая девочка, потому что в сорок дней не может не думать об этом.
– Надя видела Малиновского, – сказала тетя Люба.
Катя наморщила лоб и стиснула кулачки, чтобы подробно вспомнить, что было дальше.
Но нет. Только волну ужаса, обдавшую ее, когда тетя Люба сказала, что это страшный человек и ни перед чем не остановится. Что еще? Кажется, дядя Миша говорил, что надо пойти куда следует, а тетя Люба ответила, что больше никому не верит. Да, помнится, Катя еще удивилась – как это не верит? А мне?
Слышала ли она тогда слова «обрубил концы»? Наверное, не просто так же они пришли ей в голову.
Тогда она так испугалась страшного Малиновского, что выбежала из-за шкафа к тете Любе, и взрослые стали утешать ее, и больше эту тему не поднимали. Кате стыдно было признаться, что она подслушала, а на следующее утро скорбь поглотила страх. Малиновский был напрочь забыт до сегодняшнего дня.
Тут створка открытого окна хлопнула под ветром, и Катя очнулась, побежала домывать.
Малиновский… Нет, больше никогда она от тети Любы эту фамилию не слышала и от дяди Миши тоже. Впрочем, он был больше мамин друг, поэтому стал приходить к ним гораздо реже, чем раньше.
Или то было просто короткое сновидение перед пробуждением и странный разговор просто пригрезился ей?
Покончив с окнами, Катя взялась за остальную уборку, заглянула во все углы, даже отодвинула диван, хотя знала, что под него чемодан не влезет.
И на балконе посмотрела, хотя в этом-то уж вовсе не было никакого смысла.
Вдруг чемодан кому-то понадобился, хотя непонятно, кому и зачем, ну, допустим, киностудия попросила для фильма из жизни пятидесятых, и добрая тетя Люба отдала, вынув все бумаги и перепрятав их.
Ладно, мы не привыкли отступать. Катя ринулась на шкафы и книжные полки.
Перетрясла все, нашла спрятанную между страниц книги Веры Кетлинской «Мужество» розовую десятку, и больше ничего.
Теперь она могла точно сказать – семейного архива в квартире нет. Если тетя Люба кому-то его дала для изучения, этот кто-то давно должен был позвонить и вернуть. Даже не потому, что очень честный, а просто чужие бумаги занимают место, а выкинуть их на помойку мало у кого рука поднимется. Это уж совсем сволочью надо быть, тетя Люба с такими не зналась.
Оставалось протереть зеркало в коридоре. Она занесла руку с влажной газетой и только тут заметила половинку тетрадной странички, заткнутую за раму. Это, уходя, оставила та странная бабка, наказав звонить, как только Катя вспомнит что-то необычное.
