А что было потом? Как они жили дальше? Плакала она или нет? Как в школе, утешали ее, жалели ли? Хорошо ли она училась? Выпало из памяти совершенно. Что же такое тревожит ее, пытаясь проклюнуться из этой темной зоны?
Так они дошли до метро, и Ордынцев предложил по мороженому или по «выстрелу в живот», как все называли умопомрачительно вкусные горячие пирожки.
– По выстрелу, – решила Катя.
Ордынцев отбежал к продавщице в толстом ватнике и принес четыре пирожка, перехваченные узкой белой бумагой, которая мгновенно пропиталась маслом. От пирожков валил пар и пахло сказочной харчевней.
– Прости, Кать, заболтал тебя совсем!
– Ну что вы, мне очень интересно.
– Я вижу.
– Мы просто пока этого еще не проходили.
– Ты какой курс? Второй? Помню-помню, – Ордынцев засмеялся, – анатомия, гиста, самый ужас. Ничего, третий еще поднажми, а дальше полегче будет.
Катя осторожно откусила кусочек. Ордынцев весело смотрел на нее.
– Это еще ладно, – сказала она, – по медицинским предметам я справляюсь, а философия всякая, политэкономия, вот где засада.
– О, не волнуйся об этом. Нервы потреплют, но зачет в конце концов поставят всем. Тем более что на самом деле тут все очень просто.
Катя только рукой махнула.
– Меня один добрый человек научил. В капиталистическом обществе производительность труда группы людей больше, чем сумма производительности труда каждого по отдельности. Эту разницу забирает себе капиталист, а рабочий понимает, что сам по себе он все равно не заработает больше, потому особо не дергается. У нас же каким-то необъяснимым мистическим образом производительность группы лиц меньше, чем производительность труда отдельного человека, но продукт все равно отбирают, а из-за обостренного чувства справедливости мы стремимся производить еще меньше, чтобы отбирающие не слишком жировали. Вот и вся премудрость. Ты только вслух ее не произноси, а в уме держи. Реально помогает.
Катя засмеялась:
– Спасибо, Владимир Вениаминович.
– Обращайся.
Катя шагнула к метро, но оказалось, что Ордынцеву надо на автобус.
Когда поезд вошел в тоннель, Катя в черном стекле окна увидела на своем лице улыбку. Влюбленность давно прошла, но как же приятно, что Владимир Вениаминович проводил ее, хотя никто не мешал ему сесть на автобус возле больницы…
Он сделал это просто так, и она радуется просто так, и ничего у них не будет. И от этого еще лучше.
Гортензия Андреевна обещала быть в три часа и явилась как раз в тот момент, когда диктор радио перечислял время в разных городах, что всегда делал в пятнадцать ноль-ноль. По случаю наступления весны она сменила шубу на черное зауженное книзу пальто, а шапку с платком – на беретик, держащийся на пышной прическе явно не без помощи магии. В руках она несла лист ватмана, скрученный в тугой рулон и перехваченный посередине веревочкой.
– Прошу извинить, что злоупотребляю вашим гостеприимством, – произнесла она, увидев в коридоре Кирилла, – но из-за материнских обязанностей Ирины Андреевны мы с ней не можем встречаться на нейтральной территории.
– Да ну что вы! Мы чрезвычайно рады вас принять, – Кирилл принял у гостьи пальто, – Егор, посмотри, кто к нам пришел!
Сын робко вышел в коридор:
– Здравствуйте, Гортензия Андреевна!
– Здравствуй! Надеюсь, ты хорошо себя ведешь?
– Не пожалуемся, – быстро сказала Ирина.
– Вот и отлично. Если у тебя не ладится с уроками, можешь обратиться ко мне.
– Спасибо, – прошептал Егор.
Ирина пригласила учительницу в комнату.
Из коридора донеслось: «Вот видишь, Егорчик, я тебе говорил, что даже самому страшному страху надо посмотреть в лицо». Ирина прикрыла дверь. Наверное, ей показалось, что по лицу Гортензии Андреевны промелькнула вполне человеческая улыбка.
– На этом листе предлагаю для наглядности составить таблицу из имеющихся в нашем распоряжении фактов, ибо количество их растет и нуждается в систематизации.
Ирина огляделась. Единственный большой стол был превращен в детский уголок. На нем лежали пеленки, рожки и всякие другие приспособления для ухода за малышом. Где расположиться? На кухне дурной тон…
– Давайте прикнопим к стене? – предложила она.
– Будет очень удобно.
Ирина крикнула Егору, чтобы принес кнопки и фломастеры.
Через минуту из-за дверного косяка осторожно показалась детская рука, держащая требуемые предметы.
– Зайди, мальчик, и подай, как положено. Чем ты сейчас занимаешься?
– Читаю.
– А почему не делаешь уроки? Каникулы уже кончились.
Егор пожал плечами.
– После школы следует поесть и немного погулять, чтобы снять школьную усталость, и сразу садиться за уроки, а чтение и другой отдых оставлять на вечер. Ясно?
Егор кивнул.
– А выполнение уроков необходимо начинать с самой трудной задачи. Запомнил? Начинать надо с трудного! Спасибо тебе, что принес фломастеры.
Володя, при виде гостьи затаившийся в манежике, сейчас решил вступиться за брата и с возмущением выбросил на пол резинового ежика. Ирина подхватила сына на руки, и с этой позиции Володя гордо взирал на врага.
Егор убежал. Гортензия Андреевна посмотрела на Володю и, видимо сочтя его недосягаемым для своих педагогических атак, утратила к нему всякий интерес.
Гостья спросила, не останутся ли от кнопок следы на обоях, но Ирина вообще любила, когда стены заняты детскими рисунками, картинками, календариками и фотографиями, и чтобы они именно были пришпилены кнопками, криво и неровно, бессистемно, по-научному говоря. Тогда сразу чувствовалось, что в доме кипит жизнь.
С Володей на руках Ирина встала и, помогая учительнице прикрепить ватман на свободном участке стены, не заметила, как сын протянул ручку и дернул Гортензию Андреевну за шейный платок.
– Шшш! Нельзя так делать, – сказала она и, чувствуя, что получилось недостаточно строго, поскорее извинилась за ребенка.
– Ничего страшного, он еще мал, – сухо заметила учительница, – перейдемте-ка к делу, дорогая Ирина Андреевна.
Держа фломастер на манер копья, она азартно ринулась на ватман.
Через час Кирилл позвал их на кофе. Он как раз с премии купил кофемолку и целый мешок зернового кофе, который, как выяснилось только дома, оказался зеленым. Теперь муж периодически жарил это сырье на сковороде, прокаливал в духовке, потом молол в симпатичном красном цилиндрике и свысока поглядывал на бармена из мороженицы, куда они с Ириной порой заглядывали. Говоря по правде, на выходе получалась страшная бурда, но, раз Кириллу нравилось священнодействовать, Ирина притворялась, будто наслаждается божественным напитком, только надеялась, что у него хватит скромности не потчевать гостей.
