И вместе с тем в нее стали возвращаться мысли более сложного порядка.
К примеру.
Вернувшись из темного зловещего коридора с заманчивым сиянием на выходе, Артем первым делом упомянул какой-то провод. Точнее, даже не провод, а проволоку. Надо думать, посредством которой он в тот самый коридор и угодил, иначе не попала бы она в категорию артефактов, упоминаемых в первую очередь при возвращении с того света. Незапланированного, напомню, возвращения. Такого, что больше похоже на чудо. Не маму вспомнил, не девочку любимую и даже не начало третьего семестра, которое он ознаменовал своим вторым днем рождения. Проволоку!
Что это может означать?
А то, что эта проволока его сильно зацепила! Она не просто осталась ярким впечатлением в сознании перед отключкой, но и выпадала как-то из обычного порядка вещей. Иными словами – была лишней! И если учесть, что, как я раньше заметил, этих проводов и проволок в щите пруд пруди, то именно один конкретно упомянутый предмет – что? А вот что! Он был привнесен злонамеренно!
Вот как.
Поэтому Артем не просто охренел от избыточного потока электронов в организме, он еще и понял в последний полумиг функционирования мозга, что его неприятность подстроена!
Об этом и хрипел, возродившись.
Его хотели убить!
От чудовищности сделанного открытия я опять плюхнулся задом на койку.
Это всего лишь версия, один из вариантов причин и следствий, имеющий право на существование с неизвестной долей вероятности. Разумеется, не со стопроцентной! Может быть, все и не так было, но… галочку, что называется, поставим.
– Сеня, а можно ваш электрощит посмотреть?
– Смотри, – равнодушно пожал плечами парень, – он сразу после поворота на лестницу, в нише.
Провожать и показывать мне местные достопримечательности он, как я понял, вовсе и не собирался. Возился уже со своими колонками, нетерпеливо трогая пальцами нагревающийся паяльник.
Я встал и вышел в коридор.
Лампы там не горели. В редкой общаге включают освещение днем, поэтому на этаже царил привычный полумрак. Мелькали студенты, на нашей половине – мальчики, за лестницей – пара девчонок точила лясы около душевой в дальнем конце. Гарь от жженой проводки уже не ощущалась. И вообще признаков того, что какой-то час назад тут чуть не убило человека, не было напрочь. Все как в обычной студенческой общаге советских лет.
Я подошел к щиту.
Ха! Так он же опечатан! Свежей бумажкой. И что я тут увижу?
Можно, конечно, сорвать эту полоску с треугольным штампиком коменданта, но я прекрасно понимал, что этим злодейством подведу под монастырь всех местных старожилов. Какие за это могут последовать санкции – одному богу известно. Да и не у бога будет комендант консультироваться по этому поводу, не его это компания. Бывал я в шкуре бездомного студента-общажника, все понимаю, поэтому не стану вредить братьям по разуму.
– Эй, хирург! Артема ищешь?
Я оглянулся на голос.
В небольшом закутке напротив лестницы на потрепанном диванчике сидел рыжий паренек и держал в руках открытую книгу. Вылитый артист Лойе. Как он умудряется читать в такой полутьме?
– Артема, – не стал я возражать. – А почему «хирург»?
– Так ведь ты его откачал! Нет?
– Э-э… ну да, я.
– А потом в обморок упал. От переживаний?
– Ну-у… железно! От таких переживаний бывает, что и не встают.
– Ага, – согласился рыжий. – А Артема «скорая» увезла. В Первую городскую, на Восставших, знаешь?
Мне и не знать! Я там рядом живу.
– Конечно, знаю, а что с ним?
Парень хихикнул:
– Ты хирург, тебе виднее. Не я же его… целовал!
Идиот. Хоть и похож на актера.
Оборвав на редкость содержательную беседу, я вернулся в комнату Сени-меломана.
– А в какой комнате Ленка живет? – поинтересовался как бы между прочим.
– Какая Ленка? – глянул на меня Сеня через канифольный дым. – Лаврова?
Кабы знать.
– Ага, Лаврова. Мы же на ее именинах познакомились?
– Ну да, на ее. В триста четырнадцатой она. Только нет ее в общаге. Они с девками в церковь пошли, на кладбище.
Я почему-то ощутил легкую тревогу.
Беспокойство легко заняло то место, которое только что освободила головная боль, – хорошо, что на мне все заживает моментом. Потрогал на автомате ссадину за ухом – даже шишки нет, легкая припухлость по краям царапины, под пальцами в волосах крошится корка запекшейся крови. И почти уже не болит.
– Странно, комсомолки – и в церковь ходят, – пробурчал я вполголоса, словно разговаривая сам с собой.
Но Сеня услышал.
– Да они прикалываются! – усмехнулся он. – Свечки хотят зажечь. И поставить где-нибудь под иконой, как это, «за здравие» – в честь начала второго курса. И за упокой… первого курса. Ненормальные.
– Да уж, – не то чтобы я согласился, но… удивился слегка. – И кто придумал… сие таинство?
– А я знаю? Какая-нибудь религиозно-припоцанная. А другие недоразвитые подхватили. Это ж бабы! Дурищи.
И не поспоришь.
– Ладно, Сеня. Пойду я.
– Хиляй.
– И ты не болей.
– Даже и не надейся.
– Анархия – мать порядка! – поднял я на прощанье сжатый кулак.
– Запретов нет.
Правильно отвечает. Какой эрудированный паренек этот Сеня.
Так и расстались.
Глава 13
Сардоническая усмешка
Итак… кладбище!
Оно образовалось в этих местах лет без малого двести тому назад. К западу от города. Которому столько же лет. Ровесники.
Могилы рыли на некотором удалении от городской черты, к тому же еще и на некоторой возвышенности – на склонах Рудольфовой горы, так по тем временам пытались соблюдать правила элементарной санитарии. Совершенно обычное, рутинное дело для любого города мира.
Только вот судьба у этого кладбища оказалась не совсем обычной.
Как, впрочем, и у самого города.
Во время Крымской войны кладбищенскую высотку, да и сам хутор немецкого колониста Готлиба Рудольфа, подарившего свое имя пригородной горке, захватили турки и французы. Не особо церемонясь с погребенными останками горожан, они по-хозяйски вгрызались в землю – сооружали себе блиндажи и бастионы для долговременной осады. И кладбище… погибло, как ни странно это воспринимается на слух.
«Убили» кладбище те самые французы, которые четыре десятка лет назад восторженно встречали русских кавалеристов, триумфально проходящих конным маршем по булыжным мостовым покоренного Парижа. И вот она, расплата времен, сардоническая усмешка истории – надругавшись над чужим кладбищем, французы оставили здесь после себя… собственные захоронения. Многочисленные, надо сказать. Не на этом конкретно погосте, но тоже не очень далеко – в пределах полета пушечного ядра. На пятом километре, кто знает.
