А посередине, на картинке размером вдвое больше двух других, – два низких продолговатых холмика, и к ним печально наклонили головы кони – гнедой и вороной. Перевернутая кубанка рядом, и мятая фуражка, и две сабли воткнуты в землю, и деревья рядом какие-то корявые, и небо над ними низкое, серое, печальное…
– Это что – они? – негромко спросил Митя, указывая на веселых пижонов.
– Они, конечно, – сказал Рубенс так же негромко. – Сядем вмажем?
Сели. Когда рюмочки опустели, Митя так же негромко спросил:
– Рубенс, ты что – за белых? Я никому не скажу, если что. За это и не шпыняют сейчас, в общем. Я, между прочим, с одним натуральным белобандитом знаком. И ничего ему не сделали, живет себе спокойненько. Могу познакомить, нарисуешь с натуры. Красных нарисовали столько, что и не сосчитать. А у тебя будет натуральный белобандит. Бывший журавлевец.
– Ты знаешь, надо подумать… Ну, а картина тебе как? Что думаешь своим умом?
– Сильно, – подумав, сказал Митя. – Стоят себе ребята, жизни радуются под солнышком, а потом сойдутся… И только шашечки в землю.
– Вот то-то и оно. А что до твоего вопроса – ни за каких я белых. Как и ты наверняка не за красных. За них, я так думаю, имело смысл стоять, когда они хлестались. А так… Что получилось, то получилось. Не нам судить, нам с этим просто жить… Как уж получается. Да, мы про твой заказ забыли. Принести?
– Еще бы! – воскликнул Митя.
Рубенс ушел в соседнюю комнату, вскоре вернулся, неся картину изображением к себе.
– Ты знаешь, – сказал он чуть смущенно, – как я ни старался, не получилась у меня русалка. Ну вот не видел я ее русалкой, хоть ты тресни. Бывает так с художниками. Да с тобой тоже наверняка бывало: не лезет строчка в стихотворение, хоть ты тресни…
– Бывало, – сказал Митя.
Рубенс осторожно поставил картину на свободный от красок и бутылок маленький столик, приставил к стене, заботливо чуть наклонив. Митя уставился с нешуточным любопытством.
Сверху и в самом деле было написано: «Лесная фея». На заднем плане был лес – довольно густой, с повисшей меж могучих сучьев паутиной, слабо пронизанный лучами заходящего солнца. Меж крайними деревьями и неглубоким прозрачным ручейком – широкая полоса густой зеленой травы, и в ней, вольно опершись на руку, лежала обнаженная Марина, в позе, исполненной самой что ни на есть здоровой эротики, бедра прикрыты высоким кустом багульника, одну грудь скрывает трава – но Митя-то прекрасно знал это тело и легко домысливал то, что обычному зрителю было недоступно. Марина смотрела – смотрела! – казалось, прямо ему в глаза, улыбаясь легко, беззаботно, весело, так, словно неведомая операция уже закончилась успешно и она впервые в жизни увидела Митино лицо.
А над ней… Над ней, на лужайке, сидел на задних лапах огромный, раза в три больше обычного, волк – красивый, светло-серый, смотрел опять-таки на Митю желтыми глазами. В его облике не было ни ярости, ни злости – скорее уж зоркая бдительность опытного стража, говорившего взглядом: «Только посмей обидеть…»
– Рубенс, – сказал Митя едва ли не завороженно. – Она ведь смотрит… Она видит…
– Ну вот как-то так у меня получилось, – сказал Рубенс с некоторой гордостью мастера. – Сам не ожидал, а получилась зрячая… Правильно угадал?
– Правильнее некуда, – сказал Митя. – Я ж верю, что все наладится…
– А ничего, что я этого волчару пририсовал? У лесных фей должны быть такие – стражи, слуги…
– Ничего, – сказал Митя. – Так даже интереснее. Будем считать, что этот волчара – это я…
– Лишь бы получилось… – сказал Рубенс.
– Получится, – подумав, сказал Митя. – Из шкуры вылезу…
– За удачную картину?
– За картину, – охотно сказал Митя. – И за картины. Я имею в виду, за твои. Рубенс, я, вообще-то, с творческими людьми мало знаком. Честно говоря, не знаком вовсе. Но газету читаю и наш литературный альманах проглядываю. Ага, проглядываю – интересного там мало. Но вкладка с репродукциями есть. А в газете опять-таки иногда пишут о выставках, с фотографиями. Но что-то ни разу я картин Виталия Веремеева не видел. Может, я не там смотрел? У тебя ж куча интересных картин. А их нигде нет. Я не большой знаток живописи, но сдается мне, устрой ты выставку вот хоть из того, что я уже видел, – и народу пришло бы немало.
Лицо у Рубенса стало определенно грустным, и Митя торопливо сказал:
– Ты извини, если я что-то не по делу ляпнул. Мало ли что можно по невежеству ляпануть…
– Да нет, Митрий, тема интересная, – Рубенс наполнил рюмки и покрошил колбасы. – Ты сам стихи пишешь, и, похоже, всерьез, – мы об этом подробнее потом поговорим… Вот и надо тебя к кое-каким раскладам подготовить, чтобы потом немного разбирался… Понимаешь, есть картины правильные, а есть неправильные. Одни принимают, а другие нет.
– Диссидентские? – уже чувствуя хмель по жилочкам, спросил Митя.
– Да нет, зациклило тебя на этих диссидентах… Я бы сказал, не диссидентские, а идейно невыдержанные. Ну, ты же хорошо знаешь бардов, я убедился. Диссидентщины им никто не шьет, просто песни идейно невыдержанные. Как и у Высоцкого. Вот и с картинами так, – он показал на «Первых людей на Луне», – идейно невыдержанно. И «Дружба и братство». И многие другие, которых ты еще не видел. А других рисовать просто не могу, рука не лежит. А чтобы устроить выставку, нужно быть членом Союза художников, а чтобы туда попасть, рисовать надо «правильное». Заколдованный круг. Иначе и не выставишься, и не продашь. Вот и приходится иногда… Короче говоря, на халтурку идти приходится. Деревенские дома культуры там, городские… В Доме пионеров я там целую стену расписал, помогли добрые люди, устроили… не видел? На первом этаже, справа от входа.
– Да нет, – сказал Митя. – Я, когда сюда переехал, уже по возрасту в Дом пионеров не ходил.
– Повезло тебе. Знаешь, в таком пафосном стиле: розовощекие пионеры планеры пускают, что-то там мастерят…
– Да насмотрелся, – ухмыльнулся Митя. – И в Миусске, в Доме пионеров, и в школе, и в пионерлагерях…
– Ну, тогда имеешь представление… Деньги хорошие, казенные, несчитаные, но так потом противно… А частным порядком картины продавать – мы до этого только при коммунизме дойдем, если дойдем… – Он не шатался и рюмку держал исправно, но пьян был крепче Мити (ничего удивительного, и начал раньше). – Вот такие декорации. По совести скажу, Митька: спиться боюсь. Уж сколько их сорвалось в эту бездну, разверстую вдали… Ладно. Когда-нибудь да повезет. Давай за удачу… Вот дядька у меня – баловень удачи. Как поймал удачу за хвост «Пограничным нарядом», так уже и не отпускал. Пограничники, комбайнеры, гидростроители – на гидростроителях он вообще здорово взлетел, врач на операции, сталевары и всякое такое… Теперь на космонавтов переключился. Сергей Веремеев, лауреат и заслуженный…
– Он здесь живет? Что-то я про такого не слышал, иначе сопоставил бы твою фамилию…
