– Ну, тут уж я не знаю, – сказал Митя. – Тебе виднее, я так полагаю, ты ж с ней, ты не я.
– Оно так… – сказал Рубенс. – Ну да, как подруга очень даже ничего. Домовитая такая…
– Ну? – с интересом спросил Митя. – Я-то ее с этой стороны не знаю совершенно… собственно, я ее вообще не знаю как человека. Сколько ее помню, всегда шмыгнет мимо, поздоровается через раз, так что никакого общения.
– Точно тебе говорю. Готовит, убирает, без нее тут был бы изрядный бардак. Но вот жениться… Духу не хватает. Один раз обжегся, боязно что-то.
– Ну, тут я не советчик, – сказал Митя. – Я в этих делах не Копенгаген, честно говорю. И опыта нет, и не задумывался как-то всерьез.
– Ну, давай за то, чтобы когда-нибудь задумался?
– Давай, – сказал Митя. – И только когда-то это будет…
Он оросил душу, сжевал ломтик колбасы, аккуратно сложил в стопку этюды с Танькой, просмотренные до половины, и перешел к картинам – там было гораздо интереснее. Внизу стояла аккуратная подпись, а наверху – столь же аккуратно выведенное название.
«Первые люди на Луне». Луна не желтая и не белая, как в телескопе: лунная поверхность с небольшими кратерами нежно-фиолетового цвета, там и сям торчат высокие пучки такой же фиолетовой травы с большими желтыми цветами, небо над головой бледно-зеленоватое. А самое интересное в самом большом кратере: посреди стоит зеленый двухбашенный броневик, в точности как тот, исторический, с которого выступал Ленин у Финляндского вокзала, только вместо Ленина на нем, потрясая кулаком с зажатой в нем бескозыркой, держит речь матрос в широченных клешах, черной кожаной куртке с тельняшкой под ней, с деревянной кобурой маузера через плечо. Матроса слушает – очень похоже, что внимательно – немаленькая толпа лунатиков: зелененьких, пузатых, на широких утиных лапках, с хилыми ручками, ушами-воронками и такими же носами, не обремененных одеждой и орудиями труда. Эмоций на обтянутых гладкой кожей мордахах что-то не видно – возможно, эмоции им и не свойственны.
– Ага, – сказал Митя. – Вариация на тему «Аэлиты»?
– Ну, честно говоря, да, – сказал Рубенс, наблюдавший за ним с интересом. – Это из ранних. А дальше пошли уже самостоятельные…
На поваленной коряге сидит леший, классический такой, весь в зеленой шерсти, и, нацепив на широкий нос пенсне, старательно читает толстенный том, на котором золотыми буквами значится «Генетика». Поодаль почтительной кучкой собрались белки и зайцы, но близко не подходят.
На самой обыкновенной земной полянке с одуванчиками, еще не успевшими разлететься пушистыми парашютиками, стоит мальчишка в коротких штанишках, в пионерском галстуке поверх синей маечки и держит за ниточку воздушный шарик. Вот только это не шарик, а луна – правильная, белая, с темными пятнами морей и кольцами кратеров. Называется картина «Звездопроходец».
«Дружба и братство». На полянке над ручьем стоит чуть покосившийся комбайн, а рядом расположились вперемешку типичные деревенские мужики и девицы с распущенными волосами, в полупрозрачных одеждах. Комбайнер нажаривает что-то на баяне, русалки водят хоровод, всем хорошо и весело.
«Смертушка пришла». Высоко на дереве, чуть ли не в самой кроне, угнездился Соловей-разбойник, отчаянно махая белым флагом, судя по всему, смастеренным из первой попавшейся под руку тряпки, а внизу помещается богатырь с большой бляхой поверх кольчуги, заведя на Соловья трубу американского ракетного комплекса «Ред Ай» – Митя его сразу узнал по фотографии из справочника «Вооружение иностранных армий». Скверно Соловушке, сдаваться пора…
«Санитарочки леса». На полянке спит пьяный – вот кому хорошо, так ему. А вокруг порхают крошечные крылатые феи, с озабоченными личиками убирая следы пиршества: по двое уносят пустые огнетушители к красивой вычурной тележке, запряженной двумя белками (у повозки зеленый крест на боку), третья несет селедочный скелет, другие убирают консервную банку из-под килек в томате, сметают крошки хлеба, остатки плавленого сырка, проходятся грабельками по земле, собирая всякий мусор вроде окурков. Ударный труд кипит.
«Воздушный бой». Вот это вообще интересно: на большом полотне высоко в поднебесье мечется Змей Горыныч, наугад пыхая огнем, а на него со всех сторон азартно налетают бипланы-истребители времен Первой мировой, скрещивая трассы пулеметов. Бой идет уже давно и не на шутку: одной головы у Змея уже нет, вместо нее – опаленный обрубок, но и небо вокруг там и сям чернеет длинными хвостами подбитых, уходящих в смертельное пике самолетов.
«Верный сторож». Еще один Змей Горыныч, не одноглазый, размером не больше крупной овчарки. Сидит себе смирнехонько на цепи возле конуры, а рядом, на бревнышке, примостился мужик в одном сапоге и, зажав в руке бутылку без этикетки, что-то втолковывает сторожу, и тот, судя по дружелюбному виду и приятельски оскаленной морде, здесь вполне прижился и пленником себя не считает. Сразу видно, живут душа в душу.
«Отдельный взвод ПВО деревни Старые Буркалы». Над покосившимися деревенскими избушками завис НЛО, весь в антеннах, иллюминаторах и каких-то серебристых клешнях. А с земли трое мужиков в ватниках и кирзовых сапогах азартно наводят на него какой-то странный агрегат – четыре трубы, похоже, выхлопные от трактора «Кировец», три колеса, в казенной части прикручены изолентой две половинки бинокля и весь издырявленный четырехугольными дырками – должно быть, от напильника – большой таз. Трудно сказать почему, но остается впечатление, что пришелец со звезд отлетался – очень уж много пустых бутылок разбросано вокруг, а это всегда будило в русских мужиках творческую мысль…
– Как по творческому замыслу – собьют? – спросил Митя, кивнув на бравых зенитчиков.
– Я так думаю, собьют, – кивнул Рубенс. – У наших хрен полетаешь. Ну как?
– Классно, – сказал Митя искренне. Серьезно, нравится.
– Это, по большому счету, шуточки. Шутить и живописью можно. Ты вот эту посмотри, последняя…
Рубенс откинул холстинку с самой большой картины, стоящей на подрамнике в углу, сказал чуть виновато:
– Названия еще не придумал, – и, как ни пытался это скрыть, уставился на Митю испытующим взглядом.
Митя подошел поближе. В живописи он был темноват, но знал, что такие картины, три в одной, четко отделенные одна от другой, называются «Триптих». Слева – поясной портрет красноармейца, сразу видно, ухаря и удальца – кубанка с красной звездой сбита на затылок, из-за под нее кудрится великолепный чуб, гимнастерка крест-накрест перевита пулеметными лентами, шашка в серебре, красные «революционные» галифе, маузер через плечо. Под уздцы он держит высокого гнедого коня с фасонно изукрашенным седлом – тут и серебряные бляшки, и цветные ленты, – и уздечка украшена бляшками, сколько хватило места.
Справа – подтянутый молодой офицерик, вряд ли старше красноармейца – а тому годков вряд ли побольше, чем Мите. Фуражка с трехцветной кокардой заломлена не хуже. Как у красного, на погонах по одной звездочке – прапорщик, – шашка не такая богатая, но офицерик положил руку на эфес с таким видом, точно прошел с ней сто кампаний. Бинокль на груди, планшет на боку, еще какой-то плоский кожаный футляр. Сразу чувствуется: оба весельчаки и пижоны, доведись им фотографироваться, снимались бы именно так, да еще коней по лихости в фотографию завели бы – у офицера в поводу красивый вороной конь, пусть и не с таким богатым седлом.
