– Вот видите, – сказал Митя. – Даже Владимир Ильич, никак не склонный к абстрактному слюнявому гуманизму, четко разграничивал его и роль воспитания. Я плохо знаю Юлиных подруг, Юлю, конечно, знаю гораздо лучше. Может быть, имеет смысл признать девчонок оступившимися? И провести комплекс воспитательных мер? Я сужу по собственному опыту. Молодежь на завод, знаете ли, иногда приходит просто ужасная. Патлы до плеч, – он брезгливо поморщился, – безыдейные песенки, алкоголь… Очень много времени требуется, чтобы сделать из иного разгильдяя хорошего, сознательного рабочего. Но ведь нам это удается! Перевоспитывали, казалось бы, конченых субъектов – долго и старательно. А вот если бы мы при первом серьезном нарушении, скажем, немедленно увольняли бы, они непременно покатились бы по наклонной… Я бы вам привел не один характерный пример, но не хочу отнимать у вас времени. Может быть, и в данном печальном случае сделать упор на воспитание? Конечно, с хорошей проработкой всех троих с песочком продраить, как у нас, у рабочих, говорят.
– Пожалуй, в чем-то вы правы, Дмитрий Михайлович.
– Есть еще один важный нюанс, – продолжал Митя, обрадованный тем, что первых успехов явно добился. – Сейчас об этой истории, я так понимаю, мало кто знает? Вот видите. А если устроить общешкольное комсомольское собрание, довести случившееся до всех и каждого, есть риск, что эффект может случиться обратный. Вам не кажется?
– Возможно… – кивнула Крокодила, как показалось Мите, довольно искренне.
– И наконец, самый важный аспект… – перешел Митя в решающее наступление. – Буквально через месяц – пятьдесят девятая годовщина Великого Октября. Ваша школа наверняка соревнуется с другими за лучшие показатели в учебе, другие показатели?
– Конечно. Все четыре школы нашего района борются за право в годовщину Великого Октября водрузить Красную Звезду (чувствовалось, что два последних слова, доведись их не говорить, а писать, Крокодила непременно написала бы с большой буквы).
Надо же, до сих пор сохранилась эта лабуда, памятная ему по Миусску, по пионерному детству! Школа, победившая по куче каких-то там показателей (кто б их помнил?), получала право водрузить на крышу звезду высотой примерно в метр из красной материи, внутри которой с темнотой зажигалась мощная лампа и горела до рассвета. Толку от этого было никакого, разве что помогало иным пьянчугам не заблудиться, служа чем-то вроде маяка.
– Вот видите, – сказал Митя. – Представляете, как эта история, если ее предадут широкой огласке, по вашему плану, повлияет на показатели, на ход соревнования? Вашу школу это несомненно отбросит с того места, которое она сейчас занимает.
– У нас есть шансы выйти на первое место.
– Тем более, – значительным тоном сказал Митя. – С первого места вас безусловно отбросит. Так стоит ли вообще раздувать эту историю? Анна Селиверстовна, я вовсе не хочу сказать, что недостатки следует замалчивать, а проступки – оставлять безнаказанными, не этому учит нас партия и лично товарищ Леонид Ильич Брежнев. Но тем не менее иногда следует проявлять известную политическую гибкость… Вы меня понимаете?
– Да, конечно. – Крокодила смотрела на него чуть ли не влюбленно (такой взгляд Митю ужаснул еще больше, чем если бы она уставилась со злобой и ненавистью). – В самом деле, Дмитрий Михайлович. Вот что значит рабочая закалка и свежий взгляд со стороны представителя молодого поколения комсомольцев… Как старый член партии, я должна самокритично признать, что и в самом деле допустила известный формализм, не подумав о воспитательных мерах…
– Главное – вовремя исправить ошибку, тогда ее не нужно будет стыдиться, – сказал Митя. – Я это где-то читал у Фридриха Энгельса, хотя и не вспомню точно…
И мысленно прокомментировал: забыла ты просто, шкидла партийная, что на носу окончательная драчка за эту вашу красную звезду, по привычке настроилась душить и грызть, а я тебе напомнил, как жидко ты со звездой можешь обкакаться… Вот тебя в гуманизм и метнуло, выдра…
Покинуть кабинет Крокодилы он смог только минут через пять – очень мило побеседовали старый член партии и молодой комсорг об идеологической борьбе на данном этапе, воспитании молодежи, дружно осудили длинные патлы, короткие юбки, безыдейную музычку и печальную склонность части молодежи к употреблению спиртного.
Юлька, сидевшая, как на иголках, вскочила, глядя с несказанной надеждой.
– Пошли, беспутная сестренка, – сказал Митя.
В коридоре было уже шумно, как всегда перед первым уроком. Они отошли в уголок, к застекленной двери на пожарную лестницу.
– Ну? – с неописуемым выражением лица спросила Юлька.
Митя ухмыльнулся не без законного самодовольства:
– Пойте и пляшите, экспериментаторши сопливые. Короче. Ни хрена вам особого не будет. С родителями твоих Жанки и Киры Крокодила, конечно, поговорит, но вряд ли они после этого девчонок в кандалы посадят. Шума никакого не будет. Тишком соберут классное комсомольское собрание, пропесочат вас там, выговор влепят или как там это у вас называется, представления не имею, сроду в комсомоле не состоял. Вы, главное, не заедайтесь: в пол смотрите, фартучки теребите, признавайте ошибочку и кайтесь насчет недопущения впредь. Слез не надо, это перебор. И всё. Всё. А говорила, не получится…
– Митька… – Юлька смотрела на него преданно, обожающе. – Как тебе удалось?
– Умудрен житейским опытом, – сказал Митя. – И общением с комсоргом Бутылякой. Ты его не знаешь, и слава богу… Ну как, сегодня-то вчетвером во времянке собираемся?
– С визгом! – воскликнула сияющая Юлька. – Женька уже согласна.
– Атлична! – сказал Митя. – О! Звонок! Чеши на урок и постарайся парочку пятерок схватить.
С понятностью посмотрев вслед Юльке, он решительно направился к выходу. Оказавшись за школьными воротами, тут же отцепил оба значка и спрятал в карман, снял и отправил туда же галстук партийного образца. Кварталах в трех отсюда располагалась симпатичная пивнушка без официального названия, в народе именовавшаяся «Три пескаря». В глотке у Мити пересохло невероятно – не столько оттого, что он долго молол языком, сколько оттого, что чуть ли не полчаса впервые в жизни толкал идеологически выдержанные речи, да вдобавок перед старым членом партии, которая в этих делах трех собак съела. Пива хотелось невероятно. Но заявляться в «Три пескаря» в облике передового комсорга никак не стоило – морду не набьют, но таращиться будут со всех сторон, гадая, что за оказия этакого павлина к простым русским алконавтам занесла…
Несгибаемая
– Зашибись, – сказал Батуала голосом кота, присоседившегося к оставленному без присмотра горшку со сметаной. – Везет нам сегодня, как утопленникам…
Они присмотрелись из своей обычной охотничьей засады. Действительно, карта удачно легла: девчонка беззаботно шагала довольно симпатичная, с красиво распущенными по плечам темными волосами, в брючках клеш и довольно пижонской крутке. Со скрипичным футляром в руке. И никаких свидетелей.
