– Ну да, – ядовито бросил Акимыч. – Ты мне еще насвисти, что ты в нее влюбился без памяти…
– Не буду свистеть, – серьезно сказал Митя. – Врать не буду насчет любви. Но она меня зацепила, понял? И как зацепила, ты б знал… Если у тебя еще стоит, может, и поймешь. Никогда у меня такой раньше не было. И я от нее не отстану, разве что сама прогонит. Ну тогда, что делать, пойду в туман вперевалочку… А пока не прогнала, я здесь, как бы ты ни бесился…
Во взгляде Акимыча появилась некоторая задумчивость, немного потеснившая злость.
– Черт тебя знает… – сказал Акимыч уже немного другим тоном. – Может, я и ляпнул что-то второпях, не подумав… Я три года немцев допрашивал – у меня с языком было хорошо. Наблатыкался, где вранье, где правда. Да и в школе столько лет проработать – это, знаешь ли, практика по выявлению истины… Может, ты и получше, чем мне кажется. Черт тебя знает, сопляка…
– К порядку ведения собрания, – сказал Митя. – Я бы против «сопляка» категорически возразил. Я, Акимыч, не сопляк. Три года работаю, и арбайтен у меня не то чтобы легонький. И зарабатываю поболее иного инженера… а то и побольше тебя. В общем, на своих ногах стою, и крепенько. Не говорю, что я совсем серьезный, но и в несерьезные себя никак зачислять на согласен. Ты, извини, бумажки в кабинете подшиваешь, а я обязан при любой погоде и при любом термометре восемь часов по городу отмахать. И держать этот город в памяти так, как ты и представить не можешь. Так что на «сопляка» я никак не согласен.
– Ладно, принимается возражение с места, – сказал Акимыч уже на полтона ниже. – Может, я и насчет «сопляка» погорячился. Но все равно, поколение ваше…
– Ага! – прямо-таки радостно сказал Митя. – Ага! Вот этого тоже вдоволь наслушались, как же. Не то сейчас поколение, то бишь мы. Не такие мы. Неправильные. И музыка у нас не такая, и девки у нас лядистые, и не так мы летаем, и не так свистим. Примерно так, а? Ну а остальное – детали… Акимыч, а может, все дело в том, что мы на вас, какими вы в молодости были, просто-напросто не похожи?
– Похожи там или нет, а войну мы вытянули, – сказал Акимыч уже не зло, а скорее угрюмо. – И страну потом мы подняли.
– А вот, кстати, про войну, – сказал Митя мнимо нейтральным тоном. – Акимыч, кто был на Даманском? Никак не вы. Нет, конечно, много было воевавших офицеров, кто спорит… Но я-то про солдат. Солдаты были кто? А такие же, как мы, только поколение чуток постарше. А на гражданке, до армии, они были кто? Ясноглазые идеалисты, живущие исключительно по Уставу ВЛКСМ? А хера с дна! И патлы битловские носили, и морду друг другу били на танцах, и портвешок хлебали не из мелкой посуды, и юбки девкам задирали при каждом удобном случае. Ты их лучше меня знать должен, ты их поколение в зрелом возрасте застал. И наверняка ведь точно так же им вслед шипели: не то поколение нынче, не та молодежь пошла… Брючки им узкие дружиннички ножницами резали, прически неправильные уродовали… Я сам не видел, но слышал и читал много. К чему это я? А к тому, что, когда им пришлось под пули идти, они и пошли. Ни один назад не побежал. Мне вот всегда интересно было, да так и не докопался: потом, когда они вернулись с орденами, неужели так никто и не засветил в торец тем дружинничкам, что брюки резали? Или тем, кто за неправильные танцы из комсомола исключал? Ты не знаешь, случайно? Что вообще скажешь, Акимыч?
– Это ты хитрую демагогию подводишь или как?
– Или как, – сказал Митя. – При чем тут, на хер, демагогия? Я очень простую мысль высказываю: если дойдет до серьезного дела, еще неизвестно, как себя покажут те ребята, которым вы сегодня вслед шипите и черт-те кем считаете… Уловил мою мысль?
– Уловил… Вот что, давай-ка пройдемся, покурим…
Он глянул через Митино плечо. Митя его прекрасно понял: они стояли всего-то метрах в пяти от домика, аккурат напротив окон Марины, и окно ее комнаты было наполовину открыто. А говорили они не шепотом.
И они медленно направились к самой кромке асфальта, за которой начинался дикий пустырь. Вот тут и специально захочешь – не подслушаешь…
– Эту травку сам тяни, – отмахнулся Акимыч от протянутой Митей пачки «Опала» и вытащил «Нашу марку». – Ну, какой будет разговор… Я давно живу, жизнь повидал, так что уверен: свои ошибки всегда признавать надо. Так что будь доволен: признаю свою ошибочку. Ошибся я в тебе немного, поторопился, что для старого учителя непростительно. Ну да с каждым может случиться… Точка зрения у меня на тебя изменилась, и довольно серьезно. Признаю уж: ты парень поумнее и посложнее, чем мне в первый раз показался. Читаешь много, эрудированный, даже стихи, Маринка говорила, пишешь. И, похоже, не врешь, что отношение у тебя к Маринке посерьезнее, чем к твоим обычным телкам. – Он усмехнулся. – Я про твоих телок, конечно, ничего не знаю, зато ваше поколение изучил отлично, так что хорошо представляю, какие у вас в этом возрасте телки и какие развлечения. Да и Маринка – девушка умная, не стала бы она связываться с кем попало, с первым встречным лоботрясом только потому, что больше года без мужичка. Я ее хорошо знаю, я…
– С ее дядей вместе воевал, – прервал его Митя для экономии времени. – С пеленок знаешь, свой человек у них в Миусске, и вообще…
– Все правильно, – кивнул Акимыч. – Маринка рассказала, конечно…
Митя промолчал с многозначительным видом – пусть так и думает, к чему закладывать Каскадера?
– И вообще, она мне почти что как дочка, – продолжал Акимыч. – Моя в шестьдесят восьмом разбилась, а больше детей не было. – Он помолчал и обронил, глядя в сторону: – Альпинистка, скалолазка… Вот и долазилась. Не только вас, но и девушек иногда тянет черт знает куда: Маринку – на мотоцикл, мою Нину – в горы… В общем, сам понимаешь: меня всерьез заботит, как у Маринки протекает жизнь и что с ней происходит. Теперь еще и ты нарисовался… Лишняя головная боль.
– Я…
– Да ладно, ладно. Я же сказал: верю, что у тебя с ней… есть некоторое отношение. – Он скупо усмехнулся. – Когда ты на меня словесно попер, было впечатление, что ты не себя защищаешь, а как раз Маринку… Теперь вот что. Есть точка зрения, а есть отношение. Это разные вещи. Точка зрения моя на тебя изрядно поменялась, а вот отношение к тебе – не особенно. Почти что прежнее.
– И какое отношение?
– Как к головной боли. И вполне возможной причине будущих неприятностей – для Маринки в первую очередь…
– А какие могут быть неприятности? – пожал плечами Митя. – Тем более врачи обещали, что могут вылечить…
– Если обещают, что могут, еще не значит, что смогут, – сказал Акимыч. – Медицина – дело путаное, я в госпиталях всякого насмотрелся. Так что еще не факт. Давай малость поизучаем возможное будущее. Предположим, не вылечат, так слепой и останется.
– Все равно не брошу, – упрямо сказал Митя.
– Может, еще скажешь, что жениться на ней готов? – не без ехидства улыбнулся Акимыч.
– Врать не буду, не готов, – сказал Митя. – Не потому, что она останется… такая, а как бы сказать, вообще… В общем плане.
