Со звоном составил в стопочку блюдца с подсохшими крошками тортов, нацелился поставить их в раковину. Марина решительно сказала:
– Нет-нет, не надо. Я сама всё потом сделаю.
Ну, опять легонько самоутверждалась, конечно: Митя за несколько дней знакомства давно понял, как ей важно не выглядеть беспомощной. Ну и ладушки, он терпеть не мог мыть посуду, сплошь и рядом сваливая это на брательника, тоже не горевшего энтузиазмом, но вынужденного подчиняться старшему братану.
– Я так думаю, в бутылке что-нибудь осталось? – спросила Марина.
Митя, не глядя на стоявшую в углу бутылку, уверенно сказал:
– Если честно пополам, граммов по сто пятьдесят придется.
– Вот и разлей, – легонько улыбнулась Марина. – Я после такой дозы в квартире не заблужусь…
Он привычно – это мастерство не пропьешь, а вот дисгармонию запросто – расплескал по стаканам ровнехонько пополам. Сел за стол напротив Марины, повертел в руке стакан. Марина улыбалось:
– Вот мы чуточку новоселье и продолжим. Какая-то более подходящая компания составилась, правда? Земляки, разница в возрасте не великая…
– Вот именно, – сказал Митя, поднося свой стакан к Марининому. – Знаешь, за что давай выпьем? Не за новоселье, а за то, чтобы тебе побыстрее отсюда выселиться, как доктора обещали.
– Ох… – легонько вздохнула Марина. – Они всем вечно обещают, у них профессия такая… А по-настоящему – кто его знает. Лучше заранее не настраиваться…
– Вот это правильно, – сказал Митя. – Ты себя заранее настраивай, что ничего не получится. А потом ка-ак получится – и будет в сто раз радостнее. Точно тебе говорю, сам так делал. Ну, за всё хорошее, окромя плохого!
Легонько коснулся ее стакана своим и выпил до дна – а что там пить было-то? Марина поступила точно так же. Услышав, как щелкнула его зажигалка, сказала:
– Дай и мне, пожалуйста. Все равно не будет никакого удовольствия, но уж если пить, так и курить…
– Тоже верно, – сказал Митя, коснувшись фильтром сигареты ее пальцев и поднеся огоньку. – А чтобы была совсем правильная пьянка, я еще и песни петь начну. Хором.
– А ты «Гостиницу» знаешь?
– Это которая – «Ах, гостиница моя, ах, гостиница»?
– Ага.
– Ну кто ж ее не знает, – сказал Митя. – Вовсю поем. Я так понимаю, от вашего поколения досталась? Как и «Летка-енька»?
– Ага. И знаешь, нам тоже – от старших. Такой шлягер был, когда наши мальчишки за гитары взялись…
– Намек понял, – сказал Митя, взяв стоявшую у стены гитару. – Расслабляйся и ностальгируй… – и прошелся по струнам парочкой душещипательных аккордов.
Ах, гостиница моя, ах, гостиница!
На диван присяду я, а ты подвинешься.
Занавесишься ресниц занавескою…
Я на час тебе жених, а ты невеста мне…
Бабье лето, так и быть, не обидится.
Всех скорее позабыть, с кем не виделся.
Заиграла в жилах кровь коня троянского,
Переводим мы любовь с итальянского…
Он не сводил глаз с лица Марины, слушавшей очень внимательно, притихшей как-то непонятно.
Наплывает слов туман, а в глазах укор —
обязательный обман, умный разговор…
Сердце врет «Люблю! Люблю!» на истерике,
Невозможно кораблю без Америки.
Ничего у нас с тобой
не получится…
Как ты любишь голубой
мукой мучиться…
Видишь, я стою босой перед вечностью,
так зачем косить косой, человечностью?
Лицо у Марины было вовсе не грустным. Не печальным, скорее уж, если поискать подходящие слова, одухотворенным, что ли.
Коридорные шаги злой угрозою,
было небо голубым, стало розовым.
Я на краешке сижу и не подвинулся,
ах, гостиница моя, ах, гостиница…
Да, именно что одухотворенное. С таким лицом вспоминают что-то хорошее, связанное с данной конкретной песней. С ним самим такое не раз случалось, прочная связка песня – радостное событие. Не стоило ударяться в расспросы – мало ли что там могло оказаться. Митя три года назад вдумчиво и обстоятельно терял невинность под «Синьорину» Эмиля Горовца. И не раз с тех пор физиономия, наверное, становилась такой же одухотворенной, когда раздавалось:
Синьорина, о синьорина!
Капуцинкой все зовут недаром вас.
Вы к обедне идете чинно,
от земли не поднимая грустных глаз…
Конечно, к этому все не сводилось: какая-то песня была связана с покупкой мотоцикла, другая, скажем, с тем апрелем, когда он вез в автобусе под мышкой только что купленного двухмесячного Пирата, и так далее, масса аналогий. Но всё равно. Может, и у Марины «Гостиница» связана с чем-то глубоко личным…
– Какой был шлягер… – тихо, задумчиво повторила Марина тоном, укрепившим его в определенных догадках. – В Запроточье повсюду сиренью пахнет, на диком пляжике у стадиона вода прозрачная, все камушки на дне видно… Видно…
Похоже, на последних словах она чуточку погрустнела. Чтобы сбить ее с такого настроения, Митя сказал:
– Не вполне правильная пьянка…
– Почему?
– Выпили, покурили, ностальгический шлягер послушали, но не потанцевали…
– И точно… Сто лет не танцевала. Вообще-то тут то же самое, что с сигаретами, – запросто могла бы сбацать шейк или казачок, вот с редлаком похуже. Но как-то неинтересно, когда не видишь, как танцуешь…
– А если медляк? – с легким волнением предложил Митя. – Я тут как чувствовал, кассету захватил. Ты «Генералов»… – он вовремя спохватился, – слышала?
– Слышала, – кивнула Марина. – А у тебя есть?
– Ага. Как раз на этой кассете.
– А разве пластинка вышла? Что-то быстро…
– Раскачаются они, жди… – сказал Митя. – Тут старая солдатская смекалка, я тебе потом расскажу… Так что же, мадмуазель, разрешите вас пригласить на танец?
Марина встала:
– Вы очень смелы, благородный дон, мы, бедные провинциалки, не способны устоять против такого натиска…
И они ушли в комнату. Митя сноровисто выщелкнул кассету из ее магнитофона, стоявшего уже, понятно, не на полу, а на маленьком столике, вставил свою и привычно подкрутил нужную громкость: чтобы и не орало, и не шептало, а как нельзя лучше соответствовало моменту. Свет он включать не стал – Марине он ни к чему, да и ему сейчас тоже. Так что свет горел только в кухне, а за окном, выходившим на тот самый необозримый пустырь, было темным-темно. Митя чуть не ляпнул, что хорошо было бы зажечь свечи, но вовремя опомнился, шагнул к Марине и легонько приобнял ее за талию в лучших традициях медляка.
Какое-то время просто шипело – он снял магнитофон с паузы чуточку раньше. Потом загремела музыка над прибрежными вечерними песками, грустно и могуче, и беспризорники один за другим потянулись по серым невысоким дюнам к своему жалкому жилищу, и голос пел непонятное:
