Словом, поначалу безалкогольное застолье откровенно пробуксовывало: никак не получалось общего разговора: то комендант сбивался на чисто внутренние дела Общества слепых, то утыкался в тупик, в котором не могли разговаривать на равных зрячие и слепые. Через часок Митя попытался сделать безалкогольное торжество самую чуточку алкогольным: извлек купленную прямо-таки на автомате бутылку белого болгарского сухача, самого дорогого и слабенького. Акимыч поначалу на него откровенно вызверился, но дамы попросили капельку – и разрешил герр комендант налить каждому граммов по сто. В душе Митя его правоту признавал: и зрячий-то человек, набравшись, в собственной квартирке заблудится (с самим пару раз случалось), а слепой Марине потерять ориентацию совсем просто…
Ну, сто граммов болгарского сухача были дозой детской. И все равно Митя почувствовал себя на подъеме и решительно взялся за роль тамады – без особого сопротивления со стороны Акимыча. Тут и песни под привезенную с собой гитару, и забавные истории из жизни (старательно обходившие тему слепоты), и анекдоты – никоим образом не пошлые, но порой откровенно игривые, дамской половиной компании принимавшиеся вполне благосклонно. Акимыч, правда, держался типичным старым пердуном: над анекдотами и байками смеялся крайне скупо, всего-то навсего мордой лица улыбку обозначал, и с личности у него не сходило прекрасно Мите знакомое брюзгливое неприятие: мол, они в молодости развлекались «как-то не так». Что со стороны коменданта, Митя был уверен без малейших натяжек, не более чем художественный свист. Немало наслушался под самогоночку рассказов и деда Агафоныча, и бабы Стюры, и бабы Кати: фигня все это, Акимыч, и полсотни лет назад сельская молодежь развлекалась именно что «так» – ну, разве что вместо магов была гармошка да минета не знали совершенно. Частушки про попов они, кстати, как раз от бабы Стюры и подхватили – и не только их. И жалко, что не слышал Акимыч бабы-Катиного хмельного рассказа про то, как её два колчаковских офицерика в амбар затащили и обошлись не то чтобы грубо, но с неизвестными в глухой деревне городскими фантазиями. Очень ему познавательно было бы. «Мы-то в деревне по-простому: я снизу, Ванька сверху, и пошел нажаривать без затей, а энти городски таки были проказники…»
С некоторых пор Митя стал ловить на себе откровенно неприязненные взгляды Акимыча и быстро догадался о причинах: очень уж он откровенно смотрел на Марину, да и пел, обращаясь к ней одной, – а к кому еще, не к коменданту же? И надо признать, что пару раз его взгляд опускался к подолу незнакомого ему прежде праздничного Марининого платьица, синего в желтый узор, по моде коротенького, – и что тут пожелаешь, если Марина сохранила старую, уж надо полагать, и привычку закладывать ногу на ногу? А уж ножки у нее, как с первых минут знакомства подмечено, под стать всему остальному…
Взгляды подобные он постарался подсократить, но и следующую песню пел, не отвод глаз от Марины:
Мне тебя легко простить —
как будто птицу в небо отпустить.
Мне тебя легко простить —
сегодня легче, чем всегда.
Ты всю ночь шептала «да»,
и это слышала в реке вода.
Я прощу, а вдруг река
простить не сможет никогда?
Акимыч опять смотрел, как Ленин на буржуазию, но Мите, откровенно говоря, было наплевать. И Марина, в конце концов, не юная пионерка, и Акимыч ей не бдительный папа. И он выкладывался от души:
А память священна,
как отблеск высокого огня.
Прощенья, прощенья
теперь проси не у меня…
А потом подумал, глядя на Акимыча: «Ну сейчас я тебя, старый правильный хрен, идейно победю…» И выдал уже персонально для Акимыча, со всей душевностью и пафосом:
Нас ждет огонь смертельный,
но все ж бессилен он.
Сомненья прочь,
уходит в ночь
отдельный наш десантный батальон…
Лишь только бой угас —
звучит другой приказ,
и почтальон сойдет с ума, разыскивая нас!
Взлетает красна ракета,
бьет пулемет, неутомим,
а нам нужна одна победа,
одна на всех, мы за ценой не постоим…
Отлично сработал испытанный и на Карпухе, и на парочке других схожих персонажей метод – помягчел лицом Акимыч, расслабился, такое впечатление, что уставился сквозь Митю в непонятные дали. Засади в него парочку стаканов водяры да сбацай еще что-нибудь соответствующее, и слезу бы, чего доброго, пустил, подумал Митя, – впрочем, без тени насмешки, с некоторым пониманием. Отец с друзьями, крепенько нажравшись, после иных песен плакали…
И вдарил по струнам, посильнее:
От Курска и Орла
судьба нас довела
до самых вражеских ворот,
такие, брат, дела…
Когда-нибудь мы вспомним это,
и не поверится самим.
А нам нужна одна победа,
одна на всех, мы за ценой не постоим…
Он и на сей раз рассчитал все точно, не без тайного злорадства наблюдал, как Акимыч мягчает лицом. Когда отзвенели последние аккорды, комендант проворчал почти в точности как недавно Карпуха:
– Можете ведь, если захотите… – посмотрел на часы и решительно встал. – Я так думаю, гости дорогие, пора нам и честь знать. Поздно уже.
Времени всего-то было десять вечера. Митя с легоньким цинизмом подумал, что герр комендант печется в первую очередь о собственном удобстве: служебной квартиры у него здесь нет, а до дома (Митя адрес знал и туда возил телеграммы) на автобусе с полчаса, причем с пересадкой.
Тоня тоже дисциплинированно встала вслед за начальством, а вот Митя преспокойно остался сидеть. В конце концов, тут обычный жилой дом, а не общага, откуда в это время и законных гостей выпирают, – к тому же Акимыч комендант чисто неофициальный. Ну а Марина вполне совершеннолетняя, зрячая или слепая, сама решает, когда ей гостей выпроваживать…
Встретив взгляд Акимыча, Митя чуточку развел руками и совершенно будничными тоном сказал:
– Я чуток подзадержусь, помогу хозяйке посуду убрать и помыть, так быстрее будет…
Акимыч таращился на него крайне неприязненно и очень подозрительно: ну да, в войну, в батальонной разведке, батя говорил, дураков не держали… Очень это завучу не понравилось, но он, раз уж молчал сердито, сделал те же самые нехитрые логические умозаключения, что и Митя только что. Страшно ему, сразу видно, хотелось сгрести молодого нахала за шиворот и вытолкать на площадку, но ведь прекрасно понимал, что никаких правов не имеет.
– В самом деле, Константин Акимович, – сказала Марина столь же буднично, – с помощником я быстрее справлюсь, а время не полночь…
Тоня уже вышла в крохотную прихожую. Одарив Митю последним неприязненным взглядом, Акимыч последовал за ней. Глядя ему в спину, Митя насмешливо промурлыкал мысленно:
Я был батальонный разведчик,
а он – писаришка штабной.
Я был за Расею ответчик,
а он спал с моею женой…
И тут же выкинул Акимыча из головы. Перед ним встал гораздо более интригующий вопрос: то, что Марина его поддержала в стремлении помочь хозяйке навести порядок, что-то означает? И если да, то что именно?
