Лабухи (тоже, конечно, уже малость поддавшие) наяривали старательно. Динамики порой дребезжали и похрипывали, но все к этому давно привыкли, не избалованные качественным звуком.
Прощай!
По всем вокзалам поезда
уходят в дальние края.
Прощай!
Мы расстаемся навсегда под белым небом января.
Прощай!
И ничего не обещай,
и ничего не говори,
а чтоб понять мою печаль,
в ночное небо посмотри…
Девочка танцевала хорошо, да и Доцент давно уже никому ног не оттаптывал. Понемногу завязался обычный легкий треп с чуточку рискованными комплиментами и деланым возмущением – старая как мир игра. Продолжения у которой не будет, как вскоре Доцент решил – девочка, как выяснилось, была с Пристани. То есть с противоположного конца города. Симпатичная и на недотрогу не похожа, но провожать ее в такую даль замучаешься…
Ты помнишь – плыли в вышине
и вдруг погасли две звезды.
Но лишь теперь понятно мне,
что это были я и ты…
Прощай!
Среди снегов, среди зимы
никто нам лета не вернет…
Прощай! Вернуть назад не сможем мы
в июльских звездах небосвод…
– Ой! – девчонка (конкретно, если не врет, Тоня) сделала круглые глаза и даже чуточку отодвинулась.
– Что такое? – спокойно спросил Доцент.
– У тебя змея из кармана выползает…
– Живет он там, – сказал Доцент и, не глядя, заправил Горыныча на место.
Тут бы и самое время пудрить ей мозги в этом направлении, выдав себя за внука факира, у которого этих змей обитает невероятное количество и все на свободе ползают, где вздумается. Пару раз Доцент пускал в ход эту хохму, по ходу дела расцвечивая ее завлекательными деталями. Но с этой Тоней он налаживать отношения не собирался, так что решил не тратить красноречия. Сказал только, что змей не опасный, но кусучий и не ядовитый, смирнехонько живет в кармане к вылезает только, шестым чувством почуяв красивую девушку.
Как джентльмен, провожая Тоню к подругам, он натолкнулся на хмурый взгляд того самого длинного, оказавшегося совсем рядом. Да, игра начиналась нашенская…
Так и произошло: длинный, недвусмысленно чуток толкнув его плечом, сказал сквозь зубы:
– Слышь, чувак, ты бы к девочке не лез…
– А что, твоя девочка? Что-то я тебя рядом с ней не видел…
– Тебе какая разница?
– А тебе? Если девочка ничья?
– Что, борзой?
– Но борзей тебя.
– Давно не получал, очкастый?
– От тебя, что ли?
– А хотя бы.
– То-то, я смотрю, из каждой канавы ноги торчат… Твоя работа?
– Базаришь много, – сказал длинный.
– И всё по делу.
– Ну, смотри…
– И посмотрю.
– Сильно храбрый?
– Не пугливей некоторых.
На этом ритуальный обмен любезностями и завершился. Доцент оценил неожиданного противника должным образом: в махаловках на танцплощадке не новичок, держится правильно: матами не кидается, не дергается, не суетится. Больше и говорить ничего не стоило, все сказано, остается дожидаться окончания танцев. Держится спокойно, как чувак с кодлой за спиной.
Все правильно: подойдя к своим и оглянувшись, Доцент увидел, как длинный о чем-то толкует с парой дружков, показывая не него. Тут и телепатом не надо быть, чтобы догадаться, какие там планы плетутся на ближайшее время.
– Нарывается? – понятливо спросил Батуала, глядя туда же.
– Ага, – сказал Доцент. – Борзой по самое не могу.
– Ничего. Вон и Леший с Коляном, и Барабас подтянулся… А их, похоже, не рота, числом не задавят…
– Драться опять будете? – с философской грустью спросила Лорка.
– А чего они? – ухмыльнулся Батуала. – Лорочка, не беспокойся, на тебя сил останется…
– Пооткручивают вам бошки когда-нибудь…
– Цветиков на могилки принесешь, – беззаботно сказал Батуала. – И долго рыдать будешь, вспоминая, как мы тебя нежно и чисто любили. Хрен тебя кто еще так полюбит, на всю длину…
– Фу, дурак!
– Я не дурак, я родом так. Пора привыкнуть… Боевая подруга ты наша или уже где? О! Шейк! Пошли подрыгаемся?
Завершились танцы как обычно: когда главный лабух объявил, что следующий танец – последний, толпа негодующе взвыла. Это тоже был ритуал: все прекрасно понимали, что танец и в самом деле последний, знали, что других не будет, хоть искричись, но так уж полагалось. Стали расходиться, сбившись толпой перед узенькой проходной.
– Ага, стоят орелики… – процедил Батуала.
Метрах в пяти от входа торчал длинный с тремя приятелями. Вполне возможно, где-то поблизости затаилось и подкрепление, но и они были не пальцем деланы: Барабас вышел с ними, а Леший и еще двое покуривали в боковой аллейке, делая вид, что они тут совершенно ни при чем и знать не знают, что назревает.
Доцент, как вызванный на дуэль, вперевалочку шел первым, согласно тем же правилам хорошего тона, притворяясь, что не замечет, как компашка длинного выдвигается ему навстречу. Сейчас зацепят, конечно…
– Линяешь?
– А, это ты, борзой, – сказал Доцент словно бы с некоторым удивлением. – Я-то думал, ты к маме побег…
– Не дождешься.
– Тогда к пионерчику?
– Давай…
Сразу стало ясно, что длинный эти места знает: первым двинулся по аллейке, свернул направо меж двойным рядом высоких кустов, еще раз свернул, и они все оказались метрах в ста от танцплощадки, в местечке довольно глухом – круглая полянка, посреди которой в чаше уж сколько лет не действующего фонтана стоял гипсовый пионер, нелепо подняв руку. Так нелепо он выглядел оттого, что когда-то у него в руках был горн, но его давно кто-то отломал и уволок на память, еще до того, как их кодлу стали пускать на танцы. Полянка, не асфальтированная, заросла высокой травой – очень даже удобно, если случится падать. Одинокий фонарь под жестяным колпаком давал ровно столько света, сколько необходимо для правильной махаловки (в ином темном месте можно ненароком и своему заехать, как-то неудобно получится).
Все в порядке. Подкрепление и точно объявилось – с обеих сторон, но счет равный, шестеро на шестерых, еще на танцплощадке Доцент переправил Горыныча Лорке в сумочку и велел ждать их у одной из боковых калиток, где они все и должны были собраться, если придется уходить врассыпную.
Зажигать будет, конечно, Длинный… Ага, идет. Остановился перед Доцентом и спросил без всяких эмоций, как опытный махальщик:
– Так ты чё, слов не понимаешь?
– Где слова, а где хрюканье…
