– Сидайте, хлопчики, разговор будет…
– Ну, что опять стряслось? – спросил Митя как-то вяло, безучастно. – Вроде ни в чем не виноваты пока…
– Пока, – сказал Карпухин негромко. – Разговор будет чисто профилактический. Бросайте к чертовой матери эту вашу забаву – на девок охотиться, насильников изображать.
– Какую еще забаву? – так же вяло спросил Сенька.
– Сами знаете какую. Завязывайте раз и навсегда. Заявлений нет, а вот сигнальчик пошел. А такие сигнальчики чем только не оборачиваются…
– Например, – понурясь, спросил Митя.
– А например: идет себе ночью самая обычная девочка с нотной папочкой. Тут вы из кустов – и начинаете ей вкручивать, чтоб поверила. А девочка вынимает пушечку, и из кустов ей на подмогу летит орава бравых молодцов. И никому на свете вы потом не докажете, что шутковали… Ясно?
– Ясно, тарищ капитан, – сказал Митя.
И, несмотря на грызущую тоску, смог все же улыбнуться – опоздал Карпуха со своей профилактикой, забава умерла сама собой… напоследок забросив Батуалу в самую что ни на есть легальную и законную романтику, а вот их с Сенькой из оказавшейся предосудительной романтики вышибло напрочь, пусть и при других обстоятельствах…
Когда Карпухин отбубнил свои нравоучения, лишний раз посоветовав завязать раз и навсегда, они ни словечком не ответили – что вообще-то было у них не в обычае. Карпухин даже посмотрел удивленно, тоже прекрасно знал их манеру никогда не лезть за словом в карман:
– Вы что смурные такие?
– В тошниловке
[43], похоже, отравились чем-то, – сказал Доцент. – С утра животы крутит.
Карпухин посмотрел на них очень внимательно – что-то он должен был знать, Митин с ним перетрещал, но ничего не сказал, похмыкал, погрозил пальцем и подался себе восвояси.
Митя хмыкнул:
– Ну вот, пусть потом думает, что это его талантливая профилактика подействовала…
– Мить, я тут подумал, прикинул…
– Что?
– Неспроста всё это.
– Что именно?
– Насчет Юльки с Женькой. Ну вот как они узнали? Млять буду, должен был заложить кто-то со стороны, кто знал. Дал зацепочку и родакам, и мусору. Очень уж они слаженно и уверенно за дело взялись. Очень похоже, по наводке шли.
– Ну, а какая теперь разница? – пожал плечами Митя. – Пошли в ларь.
На душе было невероятно тоскливо. Одно утешало: завтра из больницы выписывали Марину, и оставалась еще уйма приятных хлопот: отыскать на колхозном рынке подходящего цыплака, озаботиться шампанским, придумать еще что-то, как нельзя лучше подходящее для банкета на две персоны по крайне торжественному поводу. Глубоко прав был товарищ О. Бендер: вроде зебры жизнь, вроде зебры…
Этюд третий – в черных тонах
Привычно поставив мотоцикл на подножку, Митя пошел к крыльцу Марининого домика. Идти-то там было два шага, но дорога показалась очень долгой, и он почти плелся: пока он не дошел, всё как бы еще и не кончилось, осталось прежним…
Позвонил привычным почтарским звонком. Открывшая дверь Марина (в незабвенном алом халатике) в первый момент глянула – глянула! – чуточку удивленно, но Митя сказал сухо:
– Телеграмма вам, хозяйка…
Ее лицо мгновенно преобразилось, став радостным:
– Митька?! Так вот ты какой… бывший голос.
– Вот я такой, северный олень… – сказал он так же бесстрастно.
Марина, очень похоже, не обратила ни малейшего внимания на его тон: взяла за рукав куртки и буквально втащила в комнату – благо он подчинялся, как кукла. Взяла за локти, легонько повернула вправо-влево:
– Дай-ка на тебя посмотреть… А очень даже ничего, зря я боялась, что у тебя уха нет, глаз стеклянный или нога деревянная, как у Джона Сильвера…
Как ей было весело! Но понемножку все же до нее стала доходить некоторая неправильность происходящего: Митя не отвечал на ее улыбки, не делал ни малейших попыток ее обнять, стоял посреди комнаты. Наконец она недоуменно спросила:
– Митька, что с тобой? Вид – краше в гроб кладут… Случилось что-то? Непонятности?
– Никаких, – сказал он. – Вам срочная телеграмма, хозяйка. Из славного города Миусска.
И отработанным за эти годы до автоматизма движением выдернул из железной петельки ремешок (сложенный вдвое, как же, почтарский шик!), не глядя достал положенный в малое отделение сложенный вчетверо бланк с синей шапкой и большими белыми буквами СРОЧНАЯ.
Марина его спокойно развернула. Митя наизусть знал, что она сейчас читает.
МАРИНОЧКА, СОЛНЫШКО МОЕ! ТЫСЯЧА ПОЗДРАВЛЕНИЙ И ТЫСЯЧА ПОЦЕЛУЕВ! ВЫЕЗЖАЮ НЕМЕДЛЕННО. ТВОЙ ЛЮБЯЩИЙ ТОЛИК.
Ее очаровательное личико изменилось – радости, тепла, любви в глазах прибавилось невероятно – вот только все это неким образом текло мимо Мити, в сторону того, кого здесь не было. Он все прекрасно понимал – понял сразу, еще на Главпочтамте, когда вышел с телеграммами во двор и прочитал адресованную Марине. Что тут особенно понимать…
– Что, это и есть любовь всей жизни? – спросил он без малейшей язвительности, скорее равнодушно. Язвительность тут была совершенно ни к чему: глупо сердиться на жизнь за то, что она есть…
Затуманенный взгляд Марины стал самую чуточку виноватым:
– Митя, ну вот так получилось… Я с тобой не играла, нисколечко. Ты просто замечательный, я успела понять… Я бы себе другого, наверное, и не хотела, но вот так всё обернулось… – И добавила тверже: – Да. Это любовь всей жизни. С девятого класса. Я думала, ее лишилась навсегда, а оказалось, всё продолжается… Пойми меня, пожалуйста.
– С девятого класса? – усмехнулся Митя. – Солидный стаж… – И все ж не удержался: – Может, он тебе и целку ломал?
– Митя… – сказала Марина с легким укором. – Ну зачем ты так? От тебя совершенно не ожидала… Я же не виновата, что он есть. Да, кстати, он, в десятом…
А я бегал в школу в пионерском галстучке, зачем-то подумал Митя. И в ближайшем к дому киоске покупал «Пионер» с самым натуральным комиксом «Смехотрон и Полиглот попадают в переплет», с первыми повестями Крапивина. И плохо верил Пашке с Васькой, когда они расписывали, как здорово заниматься онанизмом – казалось невероятно глупым теребить эту штуку, что в этом приятного? А Марина в это самое время…
– Митя, – сказала Марина с некоторой тревогой. – Ты же не думаешь, что я плохая?
Улыбка у Мити получилась кривой:
– Что, тебе еще важно мое мнение?
– Важно, – сказала Марина, глядя ему в глаза. – Правда. А уж веришь ты или нет, не все равно. Мы ведь были не чужие, и было еще что-то кроме простого секса, пусть и не любовь…
