Митя все так же угрюмо молчал. Нечего было сказать. Связи Батуалиной матери на всю аюканскую медицину не распространяются, запросто может найтись и такая комиссия, о которой говорил Митин…
– Горячку не пори, – сказал Митин. – Когда я уйду, сядь и обмозгуй хорошенько. Подумай, кто ты есть и кем можешь стать. – Он осмотрелся. – Двухкомнатная квартира в центре города, работа, в общем, не пыльная, зарплата побольше моей, все развлечения, от коньячка до девочек. А кем можешь стать? На два года в казарму, в кирзу и хэбэ, собственной воли и собственных желаний ни на грамм, перед каждым ефрейтором тянуться… А то еще зашлют куда-нибудь на «точку», в пустыню или в тундру, где два года девок не увидишь, а выпить если и удастся, так только спирт, из гуталина отжатый. Никогда не пробовал? Мерзость редкостная… И все устроится самым милым образом. Когда вернешься через два года, бравый защитник Родины, весь в значках и дембельских прибамбасах, Юлька уже давно будет в Шантарске учиться. И из памяти тебя выкинет намертво. Вы с ней не Ромео и Джульетта, в конце-то концов: так, поиграли малость в романтику… Вот ты крепко помнишь школьные любови? Ведь должны были быть? Так, смутно, если вообще помнишь – и в сердце наверняка ни одна жилочка не ворохнется. Верно ведь? У всех так было, и у меня, что скрывать, тоже… А если забудешь Юльку намертво – и я про твои справочки никогда не вспомню. Это, в конце концов, не мое дело – если еще один обормот от армии отмажется, не ты первый, не ты последний… Но если обмануть вздумаешь, друг ситцевый… – в голосе Митина явственно прорезался металл. – Никогда не поздно переиграть. Призыву ты подлежишь до двадцати семи лет, так что времени впереди мно-ого… Ну, вот и все, поговорили. Что там дальше рассусоливать, мне все ясно, тебе все ясно…
Он похлопал Митю по плечу – рука была тяжелая, – шагнул к двери.
– Подождите. – Митя встал.
– Ну, что еще такое? – недовольно обернулся Митин.
Взяв с комода толстый пакет в серой оберточной бумаге, Митя его быстренько распотрошил, кидая обрывки прямо на пол. Достал толстый том в цветастой обложке – «Шпион» Фенимора Купера на английском и второй, толстенький, но меньше размером – рассказы, повести и стихи Стивенсона на том же наречии. Митин недоуменно смотрел на него, но с места не двигался.
– Возьмите, – сказал Митя, протягивая ему книги. – Я Юльке не успел отдать, для нее выписывал. Мне-то ни к чему…
Чуть подняв брови, Митин раскрыл Купера, пробежал глазами по строчкам.
– Заковыристо, ни слова не поймешь… Ты ведь тоже? А Юлька будет читать, как на русском. Вот о чем ей думать надо, а не о том, как с разными обормотами в подъездах обниматься… Ну, спасибо. Я тебе что-то должен?
– Ничего, – сказал Митя. – Подарок.
– Ну ладно… – произнес Митин с непонятной интонацией. – Отдам. А ты подумай хорошенько, и желательно на трезвую голову. Парень умный, сообразишь сам, что тебе лучше. А девчонок на свете, сам знаешь, немерено… Пока!
Оставшись один, Митя присел на диван. Особых мыслей и чувств не было, беда навалилась такая огромная, что не умещалась в сознание, и с ней предстояло долго сживаться. И ничего нельзя было сделать…
На звонок он не пошел – побрел. Мусор за чем-то вернулся, что ли? Решил еще чем-то приятным порадовать?
Однако за дверью оказался Сенька, поникший, какой-то взъерошенный. С ходу сказал убитым голосом:
– Я во дворе сидел, пока этот хрен от тебя не ушел…
– Он и у тебя был?
– Ну да, – сказал Сенька, направляясь прямиком в Митину комнату. – У тебя выпить ничего нет?
Митя достал из шифоньера оставшиеся полбутыли «Плиски», из ящика комода – бабушкины серебряные стопочки, единственное ценное имущество, пережившее революцию, Гражданскую, Торгсин и всё последующее. Было восемь, и серебряный графинчик при них, всё неведомо куда исчезло, но из этих двух, с вензелями, бабушка рассказывала, они с дедом пили на свадьбе. Вот и сохранила во всех житейских бурях.
– Там конфеты где-то…
– А, хрен с ними… – Сенька взял у него стопочку и осушил до дна на пару мгновений раньше Мити. – Короче, погорели, Митька, как шведы под Полтавой. Накрылась наша романтика медным тазом…
– Юлькин дядька что, и у тебя был?
– Я и говорю… – уныло сказал Сенька. – По-соседски, понимаешь ли, Женькиным родакам помог. Избавил от развратного хулигана, чуть было единственную доченьку не совратившего. Мить, мля буду, у меня и в мыслях не было… Дурачиться дурачились, а насчет секса и мысли не было. Мало, что ли, девок для секса? А Женька, она… такая. С ней по-другому все было. Веришь, нет…
– Верю, – сказал Митя. – Сам такой же дурак… был. Значит, он сначала к тебе приперся…
– Ага. Мить, у него, суки, был полный расклад: что ты с Юлькой, что я с Женькой, все дела… Ну и влепил мне ультиматум: или я про Женьку забываю напрочь, или он мне лепит сто двадцатую. Это…
– Да знаю я уже, – сказал Митя. – Он и объяснил. Это мы, дубы, думали, что сто семнадцатая одна такая на свете, а там, оказалось, на нашу голову столько всяких разных…
– Ну вот. До трех лет. Говорил, Женькины родители заяву напишут в темпе вальса.
– Подожди, – сказал Митя. – Я тут, как услышал от него про все это поганое разнообразие, успел кое-что прикинуть. Мало, я так думаю, одной заявы от родителей. Нужно, чтобы и Женька показания дала.
– Так она и дала, – совсем уж уныло сказал Сенька. – Родители на нее насели, как медведи. А Женька… Она девка хорошая, только мягкая, как пластилин. Вот и сломалась. Этот волк позорный мне давал читать. Все, что мы с ней… Слушай! А тебя он подловил на чем? Юлька твоя – не тот характер, ее так просто не возьмешь, я думаю.
– А ее, очень похоже, и не взяли, – без всякого торжества сказал Митя. – Иначе не удержался, сунул бы мне под нос бумажку. Он меня на другом взял: на той справочке в военкомат, что Батуалина мать устроила.
– Во-от оно чего…
– Ну да, – сказал Митя. – Ему и стараться не надо, в случае чего – все по закону. И буду я за армией родной, как за каменной стеной. Чуть ли не семь лет еще может меня на крючке держать.
– Да и меня прилично, – сказал Сенька. – До Женькиного совершеннолетия, а там еще и срок давности должен выйти, не такой уж большой, но пока пройдет… Так что мне к Женьке и на километр подходить нельзя.
– Мне к Юльке тоже, – сказал Митя. – Этот шутить не будет… Ну что, провалился наш поход за романтикой?
– Как дядя Гриша в прошлом году по пьянке в прорубь… Мить, пойдем в ларь, возьмем еще чего-нибудь да нажремся? А то муторно что-то на душе…
– А пойдем, – сказал Митя. – Тут и осталось-то…
Он накинул куртку, сунул в карман деньги, и оба вышли из квартиры. Сюрпризы сегодня, похоже, шли чередой: на лавочке сидел Карпуха, при их появлении оживившийся так, что стало ясно: именно их и поджидал. Похлопал ладонью по доске с облупившейся краской:
