Маргарита снова рыдала, их свадьба обернулась противостоянием. Но она католичка, а Генрих — гугенот, и что будет дальше, сказать никто не мог.
Королева‑мать поняла, что далеко не все предусмотрела и пора действовать решительно. Ее главной ошибкой было то, что из списка действующих лиц вычеркнули короля. Теперь же Екатерина решила сделать на сына ставку, а для этого… открыть ему правду. Это было сильным ходом — честно сознаться Карлу, кто именно желал убить адмирала де Колиньи! Но мать прекрасно знала своего сына и знала, как его можно переубедить. Перед мысленным взором короля были раскинуты такие картины погружения Франции в пучину войны, вооружения гугенотов и захвата ими власти с помощью доверчивого Карла, так расписаны угрозы, что вывод напрашивался один, тот самый, что выкрикнул, топая ногами, потрясенный король:
— Перебить их всех, никому не дать уйти живым!
Назавтра был День святого Варфоломея… Маргарита чувствовала, что вокруг творится что‑то неладное, казалось, сам воздух был пропитан тревогой. Уже никто не вспоминал о несостоявшихся пирах или представлениях, не до того, покушение на Колиньи перечеркнуло не только свадебные торжества, оно превратило мирную жизнь Парижа в противостояние озлобленных людей.
После покушения гугеноты почувствовали свою правоту, а также то, что король на стороне адмирала, и требовали расправы с виновными, угрожая в случае промедления своей собственной.
Генрих Наваррский постоянно был рядом с Колиньи и напрочь забыл о своей супруге и желании как‑то найти с ней общий язык. Не слишком долгой оказалась их совместная мирная жизнь…
Вечером очень странно вела себя сестра Маргариты Клод Лотарингская, гостившая в Лувре по поводу свадьбы. Она всячески препятствовала уходу Маргариты из покоев королевы‑матери, а когда Екатерина Медичи уже откровенно рассердилась, расплакалась, прося не жертвовать дочерью. Ничего не понимавшая королева Наварры все же подчинилась требованию матери и пошла к себе, не обратив особого внимания на совет сестры никому не открывать дверь.
Но когда пришел супруг, они впервые за несколько дней разговорились, Маргарита просто позабыла о совете Клод. До утра заснуть не удалось, супруги говорили и говорили, Генрих пришел к выводу, что утром надо обратиться к королю с просьбой о наказании виновных, чем скорее это случится, тем спокойнее будет в Париже.
Они радовались внезапно возникшей общности, взаимопониманию, вдруг поняв, что если не любовь, то хотя бы дружба связать может. Уже рассвело, когда король Наварры решил отправиться к королю Франции, чтобы застать того безо всяких придворных и поговорить по душам. Он вышел из спальни, а сама Маргарита приказала закрыть двери, чтобы немного поспать. Сладко потягиваясь, она промурлыкала:
— А он не столь уж мужиковат… пожалуй, можно и перевоспитать…
До набата ли, уже звучавшего в Париже, ей было? При чем здесь парижские колокола, если у них с Генрихом стали налаживаться отношения? Нет, она не сможет полюбить такого мужчину, несмотря на всю его мужественность и опыт в любовных делах, но хотя бы дружить с ним можно. Маргарита всегда добивалась от Генриха именно этого: доверия и братской дружбы. Добилась только к концу жизни его и своей.
Проснулась от ударов в дверь и криков:
— Наварра! Откройте!
Кормилица решила, что это вернулся король, и бросилась к двери, гадая, что так спешно понадобилось недавно ушедшему Генриху. То, что произошло дальше, казалось дурным сном. В спальню ворвался весь окровавленный человек и… бросился прямиком в объятья Маргариты. Та спросонья завизжала что есть сил. Следом за раненым вбежали четверо вооруженных людей. Бедолага, которого они преследовали, ища защиты, обхватил окровавленными руками королеву, и они просто рухнули между кроватью и стеной. От ужаса кричали оба.
Еще чуть — и вместе с преследуемым пострадала бы сама Маргарита, но, на ее счастье, в спальню вбежал капитан гвардейцев Нанси. Увидев королеву в столь нелепом положении, он расхохотался, приказал уйти лучникам, помог уложить раненого на кушетку и наконец рассказал Маргарите, что происходит в городе.
Она стояла в порванной, окровавленной рубашке и, стуча зубами от ужаса, слушала, не веря своим ушам. Но слова Нанси подтверждал плывущий над городом набат.
— Где мой муж?
— Он у короля, с Генрихом Наваррским, надеюсь, не произойдет ничего дурного. Вам не стоит здесь оставаться, мадам. Вы остались живы случайно, не услышь я ваши крики, могли последовать за этим несчастным, вернее, вместе с ним на тот свет.
Маргарита с трудом удержалась на ногах. Только тут она вспомнила совет Клод не открывать двери.
— Мне нужно к герцогине Лотарингской…
— Я провожу.
Маргарите помогли хоть как‑то одеться и накинуть ночной плащ. Пока добирались до покоев сестры, королева увидела еще несколько смертей, Нанси пришлось спасти ее еще раз, потому что тем, кто гонялся за гугенотами, было все равно, кто перед ними, если на рукаве не завязан белый платок.
Клод стояла на коленях перед образами, молясь.
— Ты… ты знала?
— Моли о прощении для всех них. Маргарита, встань на колени рядом со мной.
Королева шарахнулась от сестры:
— Нет, я к королю, он должен остановить это безумие!
— Королю?! Да он сам стрелял из окна по гугенотам!
Но Маргарите уже было все равно, она бежала в покои Карла так, словно могла не успеть спасти Генриха.
События ночи, вернее, рассвета Дня святого Варфоломея разворачивались не совсем так, как хотелось бы Екатерине Медичи. Она рассчитывала на гибель Колиньи и заключение под стражу принца Конде и Генриха Наваррского. Но когда зазвонили колокола, вдруг поняла, что одно убийство потащит за собой многие другие, и попыталась добиться заключения под стражу и адмирала. Королеву‑мать поддержал герцог Анжу, но они опоздали.
Генрих де Гиз, прекрасно понимавший, что либо он, либо Колиньи, возможности убить адмирала не упустил. Генрих де Гиз не убивал Колиньи сам: когда в дом адмирала ворвались его люди, Колиньи был попросту изрублен и выброшен под ноги своему врагу. Голову адмирала отрезали и отправили в Рим в качестве доказательства расправы, а его тело подвесили на Гревской площади за ноги…
Это послужило сигналом к избиению остальных гугенотов. Все городские ворота оказались запертыми, а на дверях домов, где остановились гугеноты, были поставлены белые кресты. Началась Варфоломеевская ночь, вернее, страшный рассвет…
Когда Маргарита ворвалась в покои короля, она уже сама была едва жива от запаха крови, от криков, от ужаса увиденного. У короля находились королева‑мать, герцог Анжу, Генрих Наваррский и принц де Конде. Видя, что супруг жив, она вдруг вспомнила, что только что видела ближайших придворных мужа — первого камердинера Арманьяка и первого камер‑юнкера Миоссанса, не важно, что один был гугенотом, а второй католиком, за близость к королю Наварры оба могли поплатиться жизнью. И она, не раздумывая, бросилась к ногам Карла и матери, умоляя оставить их в живых. Помогло, оба были до конца жизни благодарны королеве Наварры за спасение.
