Если честно, то Фанни предпочла бы, чтобы он и вовсе не уходил, ведь вернулся искалеченным, к чему испытывать судьбу еще раз? Сердце болело, словно предчувствуя беду… Оно болело с самой первой минуты, как Нельсон уехал в Портсмут.
Однорукий, одноглазый, страшно раздраженный болями и невозможностью делать все ловко, как раньше, Горацио, как казалось Фанни, становился куда более уязвимым. Так и было, ведь держаться двумя руками при простом волнении на море куда надежней и легче, чем одной, да еще и левой. Он уже научился сносно писать, обходиться только одним столовым прибором, одеваться без помощи слуг, многому научился.
Фанни подозревала, что Нельсон и в море торопился именно из-за неловкости, которую испытывал, находясь среди двуруких здоровых людей. Верно, на какой прием ни придешь, всюду неудобства, ладно бы просто смотрели на пустой рукав, но с интересом наблюдали, как он справляется без ножа, как выходит из положения, когда нужны обе руки. Постоянно водить за собой кого-то еще, чтобы утирали губы, резали мясо на тарелке, наливали вино, подавали, застегивали пуговицы?.. Нет, на судне куда проще.
Ей хотелось попросить:
— Горацио, давай просто купим домик в деревне
и станем жить безо всяких торжественных приемов, почти без гостей, только ты да я?
В их жизни уже такое было, когда Нельсон сидел без дела, вернее, не сидел, а метался, по ночам скрипя зубами от бессилия. Но тогда он был относительно здоров, мог копать пруд или заниматься домашними делами, а что сейчас? Нельсон пытался охотиться, однако человек, и раньше стрелявший отвратительно, теперь с ружьем в левой руке становился просто опасным, его сторонились, боясь попасть под нечаянный выстрел.
Больше заниматься в деревне Горацио нечем, разве только писать мемуары…
Но она знала, что Нельсон никогда не пойдет на это, и не только потому, что привязан к морю, но и потому, что не желает выглядеть инвалидом. По-стариковски ковылять по деревенской улице или сидеть в плетеном кресле, наблюдая, как по небу плывут облака? Это не для Нельсона, он должен погибнуть в бою.
Фанни не сомневалась, что так и будет, но чувствовала, что это не сейчас. Нет, сейчас должно произойти что-то другое, касающееся ее, только вот что?
Собирая его в этот раз, она была столь расстроена и подавлена, что не проследила, все ли, что требуется, собрал слуга. Конечно, многое забыли либо положили не то. Едва добравшись до своего судна, муж разразился гневным посланием, полным не любви, а укоров. Фанни все понимала, она не оправдывала себя, потому что должна бы собирать сама, не доверяя никаким слугам, самой сверить со списком наличие белья, всяких безделушек, служивших Горацио талисманами, пряжек, застежек…
Это все ерунда, без таких мелочей можно либо обойтись, либо купить в том же Портсмуте, но Нельсону явно доставляло удовольствие выговаривать, укорять за ее невнимательность, бестолковость, неумение справиться с самыми обычными делами… Это не так, Фанни хорошая хозяйка и толковая жена, а что боялась ухаживать за его культей, так это не из брезгливости, а от опасений своими неловкими движениями причинить ему боль или навредить, ведь даже не все врачи соглашались перевязывать культю правой руки Нельсона.
Горацио был очень нежен и заботлив, пока находился рядом, почему же он превращался в раздраженного ворчуна, как только отдалялся от жены?
В этот раз Фанни казалось, что удаляется навсегда. Женское сердце — вещун, она боялась не сражений и штормов, не ранений или увечий (куда уж больше!), боялась именно этой отдаленности, словно вот-вот потеряет мужа навсегда.
Она не знала, что это уже случилось — Нельсон уже встретил леди Гамильтон! Нет, вообще-то впервые он встретил леди еще пять лет назад, но тогда они лишь обменялись комплиментами. А теперь случилось, и эти двое уже не могли жить друг без друга. Но если лорд Гамильтон пестовал отношения своей жены и адмирала (хотя со стороны казалось — просто попустительствует), то Фанни Нельсон вовсе не желала чувствовать себя соломенной вдовой или обманутой женой.
Она почувствовала, как резко изменился тон писем Горацио. Раньше тот просто ворчал, а если и сообщал о семействе Гамильтонов, то почти вскользь, теперь же описывал каждое хвалебное слово, произнесенное в его честь, каждую фразу, сказанную леди Гамильтон. Можно писать левой рукой, если правая отсутствует, вообще просто рисовать кружочки или вести на бумаге прямую линию, можно каллиграфическим почерком вывести витиеватые фразы с множеством комплиментов, но сердце всегда увидит не то, что написано (или не написано), а то, что хотели написать (или, наоборот, хотели скрыть). Сердце, оно самое зрячее.
У мужа Фанни Нельсон не было правого глаза, но у нее самой было сердце, она увидела, что Горацио влюблен.
«Когда ты вернешься? Почему ты не возвращаешься? Так ли нужен ремонт кораблей, может, лучше было бы это сделать в Англии?»
Он отвечал ей совсем о другом:
«Нас так приветствовали в Неаполе! В мою честь устроили такой пышный праздник! В Неаполе принимают лучше, чем в Англии…»
Фанни стало страшно, она уже поняла, что потеряла Горацио, но не потому, что леди Гамильтон на деньги своего супруга может устраивать пышные праздники в честь Нельсона, а просто потому, что она есть.
А потом пришло покаянное письмо от сына, в котором Джошуа рассказал о скандале, который учинил отчиму, Самое ужасное — даже Джошуа не винил Нельсона, он винил себя за эту сцену.
Фанни спросила у сына:
«Она красивая? Говорят, что эта женщина божественно хороша…»
Сын ответил (и Фанни поняла, что он не лжет):
«Нет, была когда-то красива. Таковым осталось лицо и глаза. Но теперь леди Гамильтон толста, как пивная бочка, хотя и очень подвижна, она рослая, выше Нельсона на полголовы, громогласная и грубая. Похожа скорее на торговку на рынке, чем на леди».
«Нет, нет! Нельсон не мог влюбиться в такую! — убеждала себя Фанни. — Мальчик придумывает, чтобы матери не было так больно».
Но те, кто видел леди Гамильтон в последние годы, подтверждали: да, она неимоверно растолстела, стройная лань превратилась в корову. И божественный голос стал слишком грубым, чтобы быть приятным, он не низкий, напротив, не умея справиться с высокой нотой, леди все чаще пищит или дает петуха. Но смеяться над этим или делать замечания — упаси боже! Лорд Гамильтон обожает свою супругу по-прежнему.
А потом и вовсе пришло письмо от леди Гамильтон! Одно, второе…
Получив первое, миссис Нельсон не сразу поняла, что это, решила, что чей-то глупый розыгрыш. Ей и в голову не могло прийти, что леди может писать вот так — неимоверно безграмотно. Было бы понятно, если бы итальянка или австрийка писала по-английски, но ведь Эмма Гамильтон англичанка! Фанни помнила рассказы о том, кем леди Гамильтон была до того, как стать леди.
Однако после превращения девушки из заведения мисс Келли в леди Гамильтон прошло немало времени, что же, английский посол не мог за это время научить свою супругу хотя бы писать без ошибок? Удивительно, но переписывавшийся с Эммой Нельсон ни разу не упоминал о ее безграмотности.
