Она отшвырнула коробок, протиснулась мимо меня в ванную, открыла там кран. Я слышал, как в полной тишине лилась вода, вяло и долго – больше ни звука не долетало, кроме плеска струи об умывальник. Потом засвиристел чайник, – и я на минуту отвлекся, взявшись засыпать в заварник чайный лист и заливать его кипятком. А когда поднял глаза, Даша стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, и смотрела на меня исподлобья.
– Чай, – сказал я только затем, чтобы сказать что-то, потому что было непонятно, что с ней, почему смотрит так, словно виноват в чем-то, хотя не я, а она явилась домой на пороге ночи. Но и расспрашивать не хотелось – пусть уж сама…
И она промолвила: «Мальвина»…
Как оказалось, в конце дня та явилась в кабинет к Даше и велела, как взяла моду общаться с «подругой», – коротко, в повелительном наклонении: «Поехали!» Как оказалось, это повеление звучало не раз – больше по работе, с поездками в школы и дошкольные учреждения. Но случалось, «подруги» вдруг оказывались в ресторане, в компании «нужных и влиятельных людей», или того хуже – за городом, чтобы, как со смешком изъяснялась циничная Мальвина, «пошуршать осенним листом». До поры Дашка молчала, потому что все выглядело вполне пристойно: листья шуршали, птички пели, воздух пах сладковатой осенней свежестью, как пахнет разрезанный огурец. И была курица-гриль или еще что-то было, и легкое виноградное винцо, и коньячок был; и сгоревшие в осеннем огне листья шуршали, когда Мальвина со своим любовником уходила в лес «размять ноги»…
Тут-то меня впервые шарахнуло: Мальвина? С любовником? А Дашка здесь при чем? При чем здесь Дашка?!
Как оказалось, у мадам Пляшкевич завелся любовник, и не простой – из областных милицейских чинов, подполковник Анкудинов, а свел парочку начальник горотдела Андрей Остапенко по кличке Кашкет, или, с ехидным вывертом, – Кешкет. И когда этот самый Кешкет увязывался сопровождать своего начальника, мадам в свою очередь тянула за собой Дашку.
– Это еще зачем? Какого черта?!
– Нет-нет, все было пристойно! – торопливо заверила меня Даша. – Не поверишь, Андрей Андреевич – человек деликатный, рассказывал о семье, о дочерях: чем увлекаются, кем хотят стать. Ничего такого, что ты сердишься?!
И тут я впервые обозвал Мальвину Пляшкевич тварью и профурой.
У Даши голова ушла в плечи, на глазах выступили слезы.
– Дальше что? – накаляясь злобой, наседал я. – Тварь и профура, тварь и профура!.. А ты-то зачем?..
А сегодня Кешкета не было, залопотала Дашка. И когда парочка ушла в лес размять ноги, к ней, к Дашке, стал «клеиться» водитель Анкудинова, тип наглый и скользкий. «А мы что же?» – «Что мы? Кто это мы?» – «Ну, мы с вами. Почему бы и нам не прогуляться?» – «С вами?» – «Со мной! Почему бы – не со мной?» – «А вы смотрелись в зеркало? Нет? Поглядите, увидите кое-что занятное». – «Что именно?» – «С таким лицом только ежей пугать!»
– И? – свирепея, процедил я сквозь зубы.
– Ну что ты сердишься? Он надулся, включил музыку и ходил вокруг машины. На меня и не глянул больше. Потом уехали домой – и все. Просто я подумала – без Мальвины не обошлось. Это она его подбила, чтобы и я…
– Тварь и профура!
– Чтобы и я – как она… Тогда бы точно меня подмяла… Держала бы в руках…
– Тебя только это волнует? А ты, ты себя не волнуешь?
– Женя, ну что ты, Женя?!
Я отставил заварник, молча отстранил пытавшуюся встать у меня на пути жену, ушел в спальню и прикрыл за собой дверь. На душе было липко и грязно, как если бы соприкоснулся с чем-то немыслимым и отвратным и весь вымазался, с головы до ног и внутри. Впервые к Дашке «клеились» так нагло и откровенно, и будь я простым работягой – отыскал бы ухажера и набил ему морду. Но для меня мордобитие означало одно – прощай, должность. И не выход драка, не выход. Как не выход устроить Мальвине скандал: скандалят только идиоты, не мужское это дело – скандалить. И поговорить с тварью по-человечески не удастся: ясно, что услышу в ответ: «А зачем она поехала? Ее кто-то принуждал?» И не докажешь, что принуждение было, но было – как бы это сказать? – опосредованное, подлое и лукавое. И что да, поехала – поехала неохотно, но без задней мысли, не подозревая, куда и с какой целью ее тянут с собой. Нет, скандал только повредит Дашкиной репутации, а меня выставит дураком. И наехать на мадам втихую не удастся: ей поскандалить – к вящей славе, мне с Дашей – замараться еще больше.
Ну зачем, зачем ей надо было туда ехать?!
Скрипнула дверь. Дашка с повинной головой проскользнула в спальню, присела на край кровати, положила мне на плечо ладонь, заглянула в глаза. И у меня внезапно бухнуло сердце – не потому что не поверил и усомнился, а потому, что даже мысль о случившемся была невыносима и мучительна для меня. А она, удерживая руку на моем плече, шепнула с нежным нажимом:
– Подумал, да? Подумал! Не надо, не смей! Что бы ни случилось – ни с кем другим, никогда!..
«Знаю», – хотел сказать я, но вместо этого пробурчал:
– Дура ты, Дашка! Отшлепать бы тебя, да некому.
– Еще чего! – засмеялась она и уткнулась в мою грудь лицом. – Только попробуй – глаза выцарапаю! Знаешь, какая я кошка-царапка!
С того дня Даша начала остерегаться внезапных поездок с Мальвиной Пляшкевич – по крайней мере, ничего такого больше не случалось, а может, попросту не достигало моих ушей. Я, грешным делом, даже подумал, что она проявила характер и высказала твари все, что о той думает. Признаться, эта мысль льстила мне больше любой другой. Тогда льстила, после той поездки в лес, но теперь вдруг напрягла: что, если Мальвина затаила злобу, а проверка – отличный повод, чтобы выместить злобу на Даше? Что – если, и не лучше ли было в таком случае промолчать? Но если только эта тварь попробует – пусть пеняет на себя!..
– Пусть пеняет на себя! – негромко повторил я, но с той решимостью, которая иногда накатывала на меня и толкала к очередному неразумному и непредвиденному срыву.
21. Неверная страна любовь
И снова потянулся день, обычный, в суете и мелких заботах. Горецкий не объявлялся, и я был несказанно этому рад. В администрации стояла после выборов мертвая тишина – ни звонков, ни заседаний, ни неотложных дел, – притихли и затаились: какой ветер повеет из столицы? Один только Ковалик, как шепнул мне с усмешкой Демидович, проявился, и тот опосредованно – в Белиловке, все-таки проголосовавшей за Морозова, газовщики заморозили строительство газопровода: оттянули технику, поставили на трубу заглушку, а траншею забросали землей. Сам же Демидович сиял как медный грош: в бывшем помещении телеателье наконец-то затевался ремонт, и он бегал туда каждые полчаса – держал ход работ на личном контроле.
В прокуратуре тоже было буднично и покойно. Неугомонный Саранчук в обеденный перерыв все так же раздевался до пояса и, несмотря на позднюю осень, обмывался под краном. Все так же глядела из окна на его лепной торс заторможенная Оболенская, курила и, словно засыпающая курица, заводила под синие веки оловянные глаза. В конце дня все так же тянуло самогоном от золотозубой Любки. И по-прежнему гремела на машинке тонкошеяя Надежда Григорьевна Гузь, а когда я проходил через канцелярию, она на мгновение застывала со вскинутыми, будто пианист за роялем, руками и поднимала на меня темные вопрошающие глаза: не попрошу ли сварить кофе? По крайней мере, мне так казалось. Но я проходил мимо, и за спиной снова принималась греметь машинкой и двигать каретку эта странная молчаливая женщина.
