– Кто это вы?
– Да не о вас речь, Николаевич, бог с вами!
– А я вот где-то читал, что после выборов, как и после женитьбы, редко получаешь то, что хотел, – вмешался в разговор Лёпик, крутившийся на подхвате. – Новость знаете? Наша Самсонова переметнулась к социалистам! А раньше все проповедовала: коммунисты еще не сказали последнего слова. Выходит, уже сказали.
– Что, Николаевич, Горецкий сидит? – спрашивал Мирошник, кивая на автомобиль областного, укрытый во дворе прокуратуры.
Я молча поигрывал желваками и щурился на тусклый солнечный свет, оттягивая минуту возвращения в прокуренный кабинет.
– Николаевич, ну их… – Лёпик выводил матерные слова, и подмигивал хитро, и доверительно брал за рукав. – Пусть сидят и греют (опять матерное слово, обозначавшее, что должно греть гостям), а вы давайте с нами. Мы с Васей сейчас махнем в лесок, а там тишина… (И подзаборное междометие, обозначавшее тишину). Сальце с чесночком и «беленькая»… – Я невольно проглотил слюну и завздыхал. – А эти пусть преют и воздух портят. Едем, а, Николаевич? А?
– Что болтаешь? Куда Николаевич поедет, в какой лесок? – одергивал приятеля Мирошник, а у меня интересовался, понизив голос: – Ну, что там с ДТП? Расследуете? Говорят, Морозов петицию прислал?
Я дернул щекой, как от зубной боли: еще один борец за справедливость – Морозов!
На днях случилось дорожно-транспортное происшествие с некой Евой Комарницкой, доверенным лицом Морозова. Суетливая баба неслась через дорогу напротив поликлиники, где крутой поворот с подъемом, видимость ограничена и не всякий водитель сумеет притормозить перед пешеходным переходом. ДТП как ДТП. Комарницкая в больнице с переломами, водитель задержан, возбуждено уголовное дело. Но неожиданно в прессе пошли, одно за другим, громкие заявления Морозова о преднамеренном наезде, едва не о покушении, происках политических противников, запугивании, затем жалоба на имя генерального прокурора была спущена в район с жестким контролем. Я должен был регулярно отчитываться о ходе расследования, и все на нервах, с истеричными звонками «сверху». Дошло до того, что Демидович решил встретиться с Самсоновой, колесившей по району с предвыборной агитацией, и спросить: какого, собственно, рожна?..
– Александр Александрович считает, что сейчас главное – прозвучать, – отвечала та, с придыханием называя Морозова по имени-отчеству. – Политика – дело тонкое. Не из-за чего нервы палить. Пройдут выборы, и все затихнет. А пока любой шум на руку. Потерпите, Виктор Михайлович. Если победим – вам зачтется.
Но я не сказал об этом Мирошнику – подергал щекой и вернулся в свой прокуренный кабинет, который про себя стал называть по-чеховски – палата № 6.
В субботу накануне второго тура я смог, наконец, передохнуть – не так от трудов праведных, как от бардака последних двух недель. А в воскресенье утром отправился в район – на этот раз с ночевкой, чтобы «держать руку на пульсе». Каждые три-четыре часа я по телефону докладывал Горецкому, как проходят выборы, нет ли происшествий и в целом об обстановке в районе. В перерывах общался с Репкиным, засевшим в администрации с той же целью, и пил водку с кем-либо из знакомых, забредших «на огонек». Был Демидович и, сразу за ним, Пожарский с Карманчуком, оба изрядно навеселе, забредал зачем-то Козлов, но, разглядев через дверь недруга, Карманчука, развернулся и, уходя, бухнул в сердцах створкой.
– Что это он тут расхлопался? – возмутился Игорь Маркович и с пьяной злобой кивнул в сторону, где сейчас только промелькнул и скрылся Козлов. – Вот же человек! Хотите посмеяться? – Он полез в карман, вытащил записную книжечку и, полистав, близоруко всмотрелся и стал с запинкой читать какие-то нелепые, с его точки зрения, высказывания Козлова в судебных прениях. – И это юрист, это бывший прокурор! А?
– А я, – в свою очередь сказал Пожарский, делая значительным красное лицо и вываливая на стол пудовые кулаки, – а я вопрос перевода помещения телеателье из нежилого в жилое даже на сессию не вынес. Как они ни давили, не вынес.
– Кто они? – спросил Карманчук.
– Они! – таинственно покрутил в воздухе пальцем поселковый голова. – Ваш Демидович бегал, просил, – в упор поглядел на меня тяжелым взглядом он. – Я говорю: вы мне сесть предлагаете? Потому что незаконно!
– А они?
– Репкин распоряжением администрации взял и перевел! Незаконно! Но это до поры до времени, а там кто знает, как обернется. Выиграет выборы Морозов, со всех спросит. А я ему поясню: они, Александр Александрович!..
– Очень даже может быть, – закивал Карманчук. – Давно пора!
А во второй половине дня ни с того ни с сего явился адвокат Джикаев, бывший милицейский замполит, с полной авоськой выпивки и закуски, – как пояснил, «скрасить дежурство», – и мне не хватило характера выставить его за дверь. Хотя про себя подумал: «Тоже мне друг ситный!..»
– Гостей принимаете? – звякая авоськой, льстиво прогнулся Джикаев.
Когда-то я хотел быть адвокатом. Потом посмотрел на это дело вблизи и понял: Плевако в наши дни невозможен, разве только где-то там… А в нашем суде знаменитый юрист прошлого не выиграл бы ни одного процесса, потому что в прежние времена вскрывал корни преступления, а нынче судят само преступление. Что до меня, я не смог бы выдавать черное за белое или лебезить перед судьями, как поступают многие известные мне адвокаты, или ублажать прокурора. А те, кто не желает поступать подобным образом, редко выигрывают процесс, потому что в судах действует правило: «Друзьям – все, врагам – закон». Не во всех судах, разумеется, но исключение не отменяет правило.
В районе адвокатствовали двое – Козлов и Джикаев. Первый враждовал с Карманчуком – как я понял, по причине злопамятности Игоря Марковича: в бытность прокурором несдержанный и властный Козлов, случалось, унижал тогдашнего начальника следственного отдела, гонял как сидорову козу, еще и прозвище Шмордяйкин пустил в обиход. Потом статус-кво изменился, и адвокат Козлов стал проигрывать процесс за процессом, не без неправедного судейства Игоря Марковича Карманчука.
Вторым был Джикаев, державшийся как бы в тени опытного Козлова, но постепенно переманивающий клиентуру – опять же не без благотворного участия Карманчука, с которым хитрый Джикаев завел дружбу.
Мы выпили и еще выпили: Джикаев по полной, я – процеживая сквозь зубы и более половины рюмки оставляя недопитой.
– Вы птица вольная, я на службе. Ночь впереди, – пояснил я, и адвокат понятливо закивал головой.
– Жаль, не взял баян, – сказал он после третьей рюмки. – Играю, когда душа к чему-то стремится… к чему-то такому… «Полонез Огинского», песни украинские … «Ой, летіли дикі гуси»… Когда был замполитом, организовал в отделе хор – пели не хуже профессионалов. В столице, на Дне милиции, выступали, грамоты имеются, дома на стенке висят, в рамочках, чтоб знали.
«На фига козе баян!» – думал я отстраненно и дремотно.
– Я еще музыку пишу, – подперев щеку, раздумчиво говорил Джикаев. – На стихи районных поэтов. Вы, случайно, не пишете стихи, Николаевич, а то бы я… Жаль! Жаль, нет баяна…
