Но и часа не прошло, как дверь тихонько приоткрылась, и хорьковая физиономия Ильенко, просунувшись и пожевав губами, сообщила, что завтра его вызывают в отдел кадров.
– Что ж, поезжайте, – как можно равнодушнее сказал я.
Физиономия помедлила скрыться, и еще какое-то время я ощущал на себе цепляющий, как репей, но уже как бы присмиревший, вопрошающий о чем-то с надеждой взгляд.
9. Непереводимая игра слов
Ночью со вторника на среду меня поднял с постели звонок дежурного по райотделу.
– Евгений Николаевич, разбойное нападение в Быстрике, – бодрым голосом сообщил дежурный. – Трое в масках проникли в дом Шинкаря, один с наганом, двое с обрезами. Шинкаря с женой связали, избили, забрали все деньги и ценности. На место выехала оперативная группа. И Демидович там. Перед отъездом приказал позвонить вам.
Шинкарь Андрей Адамович был головой зажиточного хозяйства из тех бывших советских колхозов-миллионеров, переменивших вывеску на фасаде, но, по сути, сохранивших все лучшее из прежних лет. И вот на тебе, разбойное нападение…
– Еду! – сказал я и помчался заваривать перед ночным броском кофе.
– Пистолет возьми, – сказала Даша, набросившая на ночную сорочку халат и пришедшая следом за мной на кухню. – Мало ли: ночь, дорога… И не приезжай обратно, ночуй у себя в рыбхозе. Только сначала позвони, не засну, пока не позвонишь.
– Что значит не засну? Заснешь! Тебе на работу… Ладно, позвоню. Но ты все равно спи, вряд ли раньше утра доберусь до телефона.
Ночь стояла теплая и глухая, как если бы ночные звуки обернуты были в вату. Высоко над головой млели высокие августовские звезды. Вкрадчиво и отдаленно, будто невидимый морской прибой, шумели в саду листья старого ореха, с цветочной клумбы нежно и тонко тянуло ароматом маттиолы.
Я вывел «семерку» из гаража, бросил на пассажирское сиденье рядом с собой ТТ в жесткой, будто кирза, кобуре и погнал по пустынным улицам из города. За Игорьком решил не заезжать: пока сообразит, что к чему, начнет одеваться, надумает выпить перед дорогой кофе и съесть бутерброд, и ехать на место происшествия смысла не будет. Пусть спит, пока спится и молодая жена под боком. Как я спал когда-то, каждую секунду ощущая, что Дашенька рядом.
«Неужели опять Чекеня? – думал я, вспоминая фотографию человека в милицейской ориентировке, бородатого, с пристальным холодным взглядом надменного лица. – Определенно, Чекеня! Кому еще быть, как не ему?!»
В последний год в районе участились разбойные нападения на дорогах. Четверо или пятеро бандитов, в форме работников милиции и в масках, останавливали микроавтобусы с предпринимателями, ехавшими за товарами, отбирали деньги и грузы, сопротивлявшихся убивали. Особо не изощрялись: на глухих участках трассу перегораживали самодельной лентой с шипами, а едва шофер притормаживал, чтобы заменить колесо, вылетали из засады.
– Это вооруженное ограбление! – кричал Чекеня и для острастки палил из автомата вверх. – Деньги, драгоценности, товары – на бочку, иначе…
Одно только имя Чекени наводило на водителей и предпринимателей ужас. Ходили упорные слухи об ограбленных и убитых на дорогах области. Банду выслеживали, разрабатывали операции по поимке, но все впустую. А однажды, когда все-таки вышли на след и гнались за бандитской «Нивой», в милицейском уазике закончился бензин, и Чекене с братками снова удалось улизнуть. И наказать было некого: для дежурной машины выделялось десять литров бензина, и тот добывался с трудом, – какая уж тут погоня!
«Или все-таки не Чекеня? Эти ворвались в дом с наганом и обрезами, избили и ограбили, – тот с бандой орудует на дорогах, вооружен автоматом. Нет, не похоже. Эти какие-то залетные, тот уже не раз засветился. Ну и время настало – злое, шакалье! У бандитов есть транспорт, автоматы с наганами – у ментов нет даже бензина. Не время, скорее безвременье, черная космическая дыра».
Задумавшись, я запоздало переключил свет с дальнего на ближний – и едва разминулся с огромной фурой, просвистевшей мимо, будто болид, под негодующий рев клаксона. При этом спрессованной упругой волной воздуха «семерку» пихнуло на обочину, и я не без труда вернул ее на шоссе.
«Чтоб тебя!.. – безмолвно, одними губами выругался я, отирая со лба холодный пот, и еще раз чертыхнулся. – Таким манером можно и без Чекени непредвиденно попрощаться с жизнью».
Я сбавил скорость и покатил осторожнее, высматривая в непроглядной, без единого фонаря дороге указатель поворота на Быстрик. И тем не менее едва не проворонил автобусную остановку и сразу за ней тускло-синий знак со стрелкой и полустершейся надписью, где русские буквы были замалеваны и переправлены поверху на украинские: Бистрік.
За поворотом дорога стала уже и завиляла. Зато деревья по обе стороны поредели, а там за ними и вовсе открылись: с одной стороны – посеребренное луной поле, с другой – темные приземистые силуэты ферм и голубая крыша колбасного цеха. Машина проскакала через мосток с жутковато мерцающей гладью ставка, обрамленного камышом и редким кустарником, и покатила по сельской улочке, между сонными, укрытыми в садах домами.
Какой-то жигуленок потерянно теснился у обочины, и, объезжая его, я на всякий случай подал короткий сигнал клаксоном, но отозвалось только пугливое эхо и тут же смолкло в вязкой, как кисель, тишине ночи.
Возле здания сельсовета я увидел милицейский уазик, а на невысоком крыльце, освещенном настенным фонарем, три фигуры: две в форме, одну в стеганой безрукавке поверх рубашки. Когда я подъехал и притормозил, все трое обернулись, подслеповато и недоуменно щурясь: кого еще черт принес? Но когда я вошел в полосу света и поднялся на крыльцо, двое подобрались, а третий, гражданский в безрукавке, юркнул в сельсовет и прикрыл за собой хрипучую дверь.
– Здравия желаю! – подал руку начальник уголовного розыска капитан Дмитриевский, моргая бледными, припухшими от недосыпа веками. – Вы что, вы прямо из города?
– А не надо было? – спросил я не без иронии в голосе, осердившись за бестолковый вопрос.
– Я к тому, что все разъехались: Демидович и опергруппа… Произвели осмотр, отобрали заявление – все как положено. Скорая была, но Шинкарь от больницы отказался. Да и чего ехать: из-за пары синяков и нервного стресса? Выпили валерьянки, закрылись и легли спать. А мы тут поспрашиваем кое у кого и тоже по домам. Я, правда, сегодня в наряде…
– Донесение в область составили?
– Дежурный следователь написал и уже отправил. Указал, что вы тоже выезжали. Или не надо было? – Я одобрительно и одновременно нервно, как непонятливому ребенку, кивнул: что за вопрос? разумеется, надо! – Может, по пятьдесят грамм, а, Евгений Николаевич? – воспринял кивок как похвалу Дмитриевский. – Для снятия напряжения? У сторожа сало и недурственный самогон…
Но я демонстративно пропустил предложение мимо ушей.
– Есть какие-то соображения? Кто, откуда?..
– А что тут соображать? Скорее всего, залетные. – Тут дверь протяжно заскрипела, в образовавшуюся щель высунулась вопрошающая физиономия человека в стеганой безрукавке, скользнула по нам страдальческими глазами; поморщившись, Дмитриевский придавил дверь плечом и продолжал: – А кто навел, надо еще разобраться. Кто-то из своих, местных. Ничего странного, у Шинкаря кубышка полная, а недовольных в селе пруд пруди: крут бывает Андрей Адамович, крут и часто несправедлив. Барин. А от бар отвыкли у нас давно, и не скоро еще привыкнут. Так что же, Евгений Николаевич?..
