Распахнув заржавленные двери, Сусловец продемонстрировал мне две узкие слепые кротовые норы и, удовлетворенно хохотнув, стал спускаться по бетонным ступенькам подземного хода. Но на полдороге приостановился и, дождавшись меня, подмигнул уже иначе, снисходительно и дружелюбно:
– Интересный вы человек, Евгений Николаевич! Целый день следил за вами, и то подсовывал, и это, а зависти в глазах не разглядел. Или хитрюга вы каких мало, или с головой хорошо ладите. Нет, не жалею, что вам помог. Ну и вы уж, если мне приспичит…
28. Обитель
Я ехал домой в приподнятом настроении, потому что был трезв (почти трезв), купил на последние деньги коробку мармелада для Дашеньки, а еще потому, что в багажнике у меня трепыхались три великолепные рыбины: два королевских карпа и один судак. Теперь можно было протянуть до аванса: из судака получится прекрасная уха, а карпа Даша, любившая рыбу, затушит с овощами в духовке. Чем не праздник, чем не повод помириться с женой?
Игорек тоже был доволен: второго карпа я удружил ему.
Рыбины мне достались случайно. Въезжая с Мирошником в Приозерск, мы увидели скопление машин и людей на мосту.
– Спускают ставок, – тотчас сообразил Мирошник. – Вон Федюк стоит на мосту – важный, как отец родной. И шакалов набежало!.. Будет сегодня рыбхоз с рыбой, и шакалам – пожива.
– Шакалы – это кто?
– Те, что на машинах. Кто кум Федюку, кто нужный человек – явились за дармовщиной. Вон с пакетами караулят… Хотите поглядеть?
Я никогда не видел вблизи, как в рыбхозе занимаются отловом рыбы, и любопытство пересилило неприятный осадок от ядовитых слов о «шакалах».
На мосту было не протолкнуться. Утром еще огромное, серебрившееся в лучах солнца водяное зеркало скукожилось до узкого речного русла, и там, где недавно блестела вода, теперь темнело обнаженное коричневато-черное дно ставка. Заставки под мостом были подняты, но основной поток схлынул, и шум вяло стремящейся по руслу воды перекрывался кипением и громким плеском в так называемом уловителе по другую сторону моста. Там, в уловителе, рвалась, выпрыгивала, копошилась сбившаяся в живой ртутный комок рыбья масса. Там же, посреди этой массы, стояли по пояс в воде, в прорезиненных рыбацких костюмах, два краснолицых обветренных рыбака, зачерпывали сачками рыбу и переправляли в ковш, поданный в уловитель на длинной механической стреле. Когда ковш наполнялся, стрела перетягивала его на берег, где уже ожидали два «газона», приспособленных для перевозки рыбы.
– Вот, полюбуйтесь, – кивком Мирошник указал на еще одного рыбака, который, стоя у воды, сачком таскал из уловителя и сбрасывал в деревянный ящик трепещущую рыбу. – Ну прямо тебе шакалы! Одного Федюк направил с пакетом, другому уже из ящика нагрузили. Вон, поскакал вприпрыжку!..
– Может, по выписке?.. – неуверенно протянул я.
– Может, и по выписке. Только между праведными один-два грешника уже затесались, те, что на халяву норовят…
Тут Федюк заметил меня, подошел, подал руку и без обиняков спросил:
– Рыбы, Евгений Николаевич? У вас есть пакет? Сейчас организуем…
Я запротестовал было, но Мирошник с ухмылкой дернул меня за рукав и отвел в сторону.
– Вот тебе на! Я не потому, что плохо, а потому, что так принято… Не обеднеет рыбхоз от двух-трех рыбин. А если такой принципиальный, не надо было из машины вылезать. И без того половину публики распугали…
Пугать публику я не собирался: не мне положено это делать, и глупо выглядело бы, примись я на мосту свистеть и не пускать.
Когда холщовый пакет с рыбой оказался в багажнике «Нивы», я велел Мирошнику поделить улов по-братски. Ничтоже сумняшеся тот перегрузил несколько крупных рыбин в картонный ящик из-под масла и, посмеиваясь от удовольствия, изрек на прощание:
– А хорошо мы, Николаевич, пошакалили!..
Подъехав к дому, я загнал машину во двор, вернул на место секцию гнилого штакетника, заменявшую ворота, и огляделся по сторонам. Да, мое жалкое неухоженное подворье ни в какое сравнение не шло с роскошным имением Сусловца в Дубках. Старый деревянно-валькованный дом был еще до войны построен моим дедом, во время войны часть стены, выходившую в сад, обрушил снаряд, а после войны бабушка облицевала стены кирпичом. И вот после смерти бабушки настала моя пора заняться хозяйством. С рвением и горячностью молодости я взялся достраивать-перестраивать, надолго увяз в длительном, неподъемном ремонте, и тут, с началом девяностых, все рухнуло в одночасье. Ремонт как-то сам собой остановился, замер. И только изредка, по мелочи, я принимался стучать молотком или, подкопив деньжат, нанимал бригаду работяг для каких-либо неподъемных работ. Работяги облицовывали плиткой стены, возились с отоплением, подключали воду. Я же по выходным дням ползал на коленях и настилал на черновые полы паркет.
Купленная в рассрочку мебель была составлена в будущей спальне, мы с Дашей ютились на продавленном бабушкином диване в будущем кабинете, а в будущей кухне жена готовила, по ее саркастическому выражению, стоя на одной ноге. Зато у нас появилась ванная комната с санузлом, о чем покойная бабушка мечтала всю жизнь, и когда от усталости Даша начинала понемногу роптать, я напускал в ванну горячей воды, бросал туда горстку морской соли и предлагал:
– Давай-ка я тебя вымою, и усталость как рукой снимет.
Но после моего назначения в Приозерск подвижки с ремонтом сами по себе прекратились. Сад постепенно дичал, забор заваливался, недостроенный гараж вот уже год как намокал под дождем и снегом без крыши. Черт побери, унылое зрелище, если не сказать больше! А выхода, если честно, я не видел: денег от зарплаты до аванса не хватало даже на жизнь – куда уж тут строить! Взять кредит в банке я побаивался: времена настали неустойчивые, лихие. Да и банки нарождались и лопались один за другим. Может, это было еще одной причиной, почему в последнее время я не торопился ехать домой. Я помнил при этом, что Даша там, «на графских развалинах», совсем одна, думал о ней с жалостью, но…
И вот сегодня, почти трезвый, с коробкой мармелада и двумя рыбинами в пакете, я возвращался домой с твердым намерением если не покаяться, то, во всяком случае, помириться с женой.
Едва я переступил порог, навстречу пахнуло свежевымытыми полами.
– А, это ты! – выглянула в прихожую Даша.
Рукава рабочего халатика были у нее подвернуты, руки она держала на весу, – по всей видимости, возилась на кухне. Увидев меня, она дрогнула в улыбке губами, но тотчас вспомнила, что мы в ссоре, сжала зубы и поглядела пристально, со строгим прищуром близоруких глаз. Что, опять пьян? – было в этом взыскующем взгляде. Мой благостный вид, видимо, не вызывал у нее доверия, а может, мои выходки сдерживали жену, – но она с непроницаемым, холодным лицом попыталась скрыться на кухне.
– Эй! – крикнул я, надвигаясь. – А кто меня поцелует?
Но она только дернула подбородком и пошла от меня нескорым шагом. Не тут-то было: догнав, я обнял жену свободной рукой за плечи и чмокнул в теплую макушку.
