– Райские кущи! – не удержался от восклицания я. – И беседку кто-то оборудовал. Насиженное местечко…
– Местный лесник постарался, – ухмыльнувшись, пояснил Мирошник, – чтобы с любовницей сюда ездить. Жена у него – не приведи господи! Рука как две мои, зла и ревнива. Однажды застукала муженька в лесничестве и так приголубила – едва того откачали. Вот он – от греха подальше…
Закатав рукава, Мирошник полез в багажник, стал доставать и носить в беседку коробки с бутылками и судками, обвернутыми в полотенца. Смахнул со стола тряпкой сор и сухие листья, расстелил клеенку и выровнял любовно края.
– А вот и гости пожаловали. Пора стол накрывать.
На взгорке показалась и съехала вниз еще одна «Нива», новехонькая, белоснежная, со шторками на окнах и щегольскими, какими-то бровастыми дворниками. И такой же щегольской по виду человек, до синевы выбритый и добротно одетый, вальяжно выбрался с пассажирского сиденья и с видимым удовольствием размял мышцы предплечий. Был человек плотен, круглолиц, сдержан, и чувство собственного достоинства довлело на его выразительном, красиво вылепленном лице.
– Заждались? – крикнул он Мирошнику, а мне подал руку с золотым перстнем-печаткой на безымянном пальце и представился: – Корнилов Борис Аркадьевич. Можно – Борис.
Сразу за тем к моим ноздрям прихлынул аромат дорогого одеколона, и я подумал, что такие мужики, как Корнилов, должны нравиться женщинам – ухоженностью, уверенностью в себе, шармом, наконец.
– Вася, давай! – велел Корнилов водителю, и тот с ловкостью хорошо вышколенного лакея вынырнул из автомобиля с большим полиэтиленовым пакетом, в котором обещающе звякало и постукивало, и понесся в беседку. – Ты там накрой, пока мы с Евгением Николаевичем перетолкуем.
И, мягко ухватив под руку, Корнилов увлек меня в сторону.
– Дело не меркантильное, отнюдь (по крайней мере, с моей стороны), поэтому не обязательно сначала пить, чтобы языки развязались. Давайте без обиняков. Дело вот в чем. Может, покажется странным, но хочу попросить за нашего начальника райотдела полковника Кривоногова. Если бывали когда-либо в Пустовце, первое село на въезде в район – Кривоножинцы. Два десятка домов и один сельмаг. Жорка… Георгий Митрофанович родом оттуда. Если честно, село задрипанное: коровы, козы какие-то… Другое дело Кривоногов: одет с иголочки, наглажен, начищен. А крестьянская хватка осталась: мужик хитрый, расчетливый…
– Да, но я…
– Терпение! Сейчас поясню… В нашем с вами ведомстве какое теперь снабжение? То-то! В милиции не намного лучше: транспорт убитый, бензина нет, мебель рассыпается. А с начальника, как и с нас, спрос: ничего не знаем, крутись, обеспечивай. Вот Жорка думал-думал и придумал, как выкрутиться. Предпринимательство идет в гору? Идет. Жиреет новая буржуазия? Еще как! А в сельхозпредприятиях земля простаивает. Вот он и сговорился, подписал с одним хозяйством договор на аренду земли – сколько-то там гектаров, в счет будущего урожая выпросил семена и пустился выращивать сахарную свеклу. В первый год – урожай, и во второй… Пошли денежки на счет райотдела. А с денежками другой расклад: мебель закупили, новый микроавтобус, появился «Опель» с ноля – под Жоркин зад. Микроавтобус управление сразу отобрало, в остальном хватку его оценили: полковничьи погоны, Жоркина физиономия на Доске почета, повышение по службе сулят и такое прочее. Отличился, но не до конца рассчитал. И на старуху, как говорится…
– Эй! – крикнул от беседки Мирошник и для убедительности указал на накрытый стол. – Господа хорошие, все готово. Пора бы того…
– Айн момент! – не очень любезно отмахнулся Корнилов, затем поднес к глазам холеную руку с ухоженными ногтями, повертел, дохнул на тусклое массивное золото перстня, краем рукава протер вензель на печатке. – Одним словом, в нужный момент объявился у Жорки недруг – бывший заместитель, фамилия Авдеев. Кривоногов этого Авдеева годом раньше спалил – кстати, спалил не просто так, а за дело. Но тот не пропал – прибился помощником к народному депутату. Дерьмо, как известно, не тонет. Прибился и стал Жорку топить: депутатские запросы, пресса, телевидение – весь арсенал. Появились свидетели, что не менты в свободное от работы время обрабатывали землю и собирали свеклу, а админарестованные, – и по этой причине резко возросло количество суточников – дебоширов, алкашей, мелких хулиганов. И другие свидетели нашлись: мол, не суточники, а хозяйственники помогали людьми и техникой. Ну а менты – тех, мол, на том поле не было никогда. И, главное, кое-кто намекнул, что часть денежек прилипла к Жорке…
– Вот-вот! – оживился я. – А вы уверены, что ничего не прилипло?
– Не уверен. Но здесь дело принципа. Во-первых, если Жорке что-то и перепало, то для райотдела он сделал во много раз больше. Разруха, ничего нет, а он – ремонт, новый автомобиль, микроавтобус. Во-вторых, противники его – люди мерзейшие, гнусь, а не люди. Не хочется, чтобы взяли верх они.
– Ну это-то понятно. Но почему, собственно, ко мне?
– Вы ведь из Берендичева. А уголовное дело на Кривоногова передали для расследования в тамошнюю прокуратуру. Поговорили бы там с кем надо, чтобы ребята дров не наломали. – Корнилов потянулся, хрустнул пальцами, крутанул головой на мощной коротковатой шее и вполголоса чертыхнулся. – Опять заклинило! Определенно к дождю… В общем, я сказал – ты подумай, – внезапно перешел он на «ты». – А пока пора бы выпить, Мирошник вона как размахался, чего доброго, рука отлетит.
– Погоди, – вырвалось у меня внезапно. – Я поговорю. Если все так, как рассказал, и этот твой Кривоногов не влип во что-то серьезное. С некоторых пор понял: надо помогать. Мне один твой друг тоже помог…
Корнилов удивленно и заинтересованно вскинул на меня рыжеватую кустистую бровь.
– Сусловец. Вы ведь дружны?
– С чего ты взял? – с внезапным металлом в голосе отрезал Корнилов. – Первое время – да. Выпивали. Охота, рыбалка, материальная помощь. Потом кое-что для себя понял… Откуда капитал, каковы повадки, что за душой…
– Он говорил – их человек десять, братьев и сестер Сусловцов, – сказал я, несколько растерявшись и навострив уши. – Все были на Севере. Хорошие заработки, стартовый капитал… Вернулись, удачно вложили деньги…
– Вот и славно, что говорил, – улыбнулся Корнилов, но по его глазам я понял – отстранился, укрылся от меня за этой улыбкой. – Пойдем. Мирошник уже измучился: спиртное на столе, а выпить нельзя.
Что-то здесь было не так, и над этим стоило поразмышлять на трезвую голову.
И снова я возвращался домой – будто плыл-качался в сонной текучей воде. Игорек что-то спрашивал, я отвечал и тотчас забывал, о чем была речь. Звучала музыка, и щемящий девичий голос напевал: «Ах какие ты говорил мне слова!» А на голосок этот накладывались, грубо, туманно, неразборчиво, обрывки лесного застолья: хмельные выкрики, смех, приставучее бормотание Мирошника: «Шляпа где? Боря, где твоя шляпа?» – и тягучее корниловское: «Отстань! В машине, где еще!» Когда же закрывал глаза, выплывало смутное видение: два кряжистых мужика, Мирошник и Корнилов, скрестившие руки с полными стаканами и пьющие «на посошок»…
