– Однако как вы продукт переводите! – Савенко с ласковой укоризной покачал головой и подвинул ко мне тарелку с последним кусочком селедки. – Не люблю, не люблю, – а ведь понравилось! А? Понравилось? Как говорится, водка без пива – деньги на ветер.
Разлепив губы в хмельной улыбке, я подставил собутыльнику стакан, и тот снова наполнил посудину пивом – уже выдохшимся, с тонкой пленкой подсевшей пены.
После второго стакана я стал ощутимо пьянеть: в теле появилась вялая истома, комнатка поплыла, воздух в ней сгустился и язык ворочался у меня все ленивее, все неповоротливее и уже не поспевал за тем, что мыслилось и роилось в моей голове. Савенко хоть и выглядел крепче и увереннее меня, но и он стал сбиваться и перескакивать с одной мысли на другую. А там и вовсе размяк, придвинулся, сочувственно и проникновенно завздыхал, взглядывая как бы опростевшими, налитыми алкогольной слезой глазами.
– Нелегко вам здесь будет, Евгений Николаевич. Если честь по чести… Раньше был Козлов, теперь на его месте вы. Что говорите? Нет, я не то хотел сказать, разумеется, вы на своем месте, кто бы спорил. Козлов был, Козлова нет. А коллектив остался. А коллектив, скажу я вам, – у-у, какой коллектив!.. Вот хотя бы Витька, шофер…
– А что Витька?
– Кто его на работу принимал? Козлов! Козлова нет – машина теперь где? В гараже машина. Не на ходу машина, а вчера ездила. Теперь – Саранчук. Еще год назад кем был Саранчук? Пфуй! Адвокатишкой! Строчил жалобы, в суде штаны протирал. Кто Саранчука подобрал? Опять же Козлов! Ну а что до Ильенко, там статья особая. Человек на хорошем счету, скоро шестьдесят, а тут снимают с работы прокурора. Соображаете? У старика был последний шанс вскарабкаться выше, но появляетесь вы – и кресло занято.
Я ошарашенно заглянул в мутные глаза Савенко:
– Так что же?..
– Коллектив не за вас. Раньше все было хорошо, привычно и понятно, а кто знает, как повернется теперь? Из всей прокурорской братии одна Любка в шоколаде. Она в обед чарочку пропустит, а после почту разносит. Козлову, разумеется, донесли, вот он и грозился ее погнать, да не успел, сам того…
Я спросил, а что Надежда Григорьевна Гузь? Ухмыльнувшись, Савенко скабрезно пошевелил в воздухе растопыренными пальцами:
– Там особые отношения, хитрые. Как-нибудь сами увидите. А пока… – Он заерзал на стуле, с трудом приподнял отяжелевший зад и, покачиваясь и лавируя в тесном пространстве номера, поплыл к двери. – На всякий случай – туалет в конце коридора… Сию минуту… Это все пиво, будь оно неладно…
«Вот так так: хитрые отношения!.. – глядя вслед грузно выплывающей из номера фигуре Савенко, подумал я с мутной, хмельной ухмылкой. – Наша скромница Гузь – и Козлов… Вот так так! А впрочем, он ведь вдовец. А что она? Есть у нее муж или она тоже вдова? Постой, почему обязательно вдова, почему не просто так?.. Это же надо: хитрые отношения!..»
Приглушенно-мягкий звук, будто на пол свалился куль муки, долетел из коридора.
– А, черт! Мышиный лаз, а не коридор: там стена, тут стена, – раздался гулкий голос Савенко, потом послышалось невнятное бормотание, похожее на сдержанное ругательство, и майор с трудом протиснулся в дверной проем номера, потирая ушибленное плечо и приговаривая сквозь зубы: – Говорил: гостиница – дрянь, дрянь и есть! А? Не попробовать ли нам самогона?
Язык у него слегка плелся, и на ногах он держался не очень твердо, но по выражению его алчущих и жаждущих глаз я понял: до конца еще далеко. Как бы его спровадить? – мелькнула вздорная мысль, но я тут же устыдился: не он – я позвал, и человек расстарался, кормит-поит, разливается соловьем. Нет, надобно терпеть, терпеть и ловчить: пригубливать, делать вид, что пью, а спиртное незаметно выплескивать под кровать, иначе утром умру, умру, но не встану…
Но самогон оказался на удивление пристойным, с привкусом мелиссы, мяты и зверобоя, – или мне показалось, что с привкусом этих трав. Как бы там ни было, я и не заметил, как опорожнил стакан, на четверть наполненный услужливым Савенко.
– Каково? А? А-а-а! – не спуская с меня мутно-возбужденного, но все такого же зоркого и цепкого взгляда, воскликнул он, едва я выпил. – Самогон – золото, а не самогон! Кстати, способствует мужской силе…
Как тут было не выпить еще по одной – за мужскую силу.
И очень скоро, почти сразу после того время сгустилось, пространство утратило прежнюю четкость, мысли и суждения стали вязкими и сочились по капле, как сироп через густой слой ваты. Странное это состояние – эйфории и умирания, когда куда-то рвешься, чего-то жаждешь, во что-то влипаешь, но и гаснешь, теряешь ощущение реальности, времени и места, вянешь, впадаешь в прострацию и снова выныриваешь, впадаешь и снова выныриваешь, чтобы, в который раз вынырнув, вопросить в недоумении: «Что? А? А-а-а!..»
«Кажется, я жутко пьян? – мелькала мысль. – Или еще ничего?..»
И тут Савенко заговорил о чем-то, весьма любопытном, что зацепило и насторожило, – и я в который раз «вынырнул на поверхность» и навострил уши.
Он говорил о Козлове, моем неудачливом предшественнике на посту прокурора района. Что говорил? Что-то путаное, невнятное, плутая языком и запинаясь, но тем не менее интересное для меня весьма.
– А вот Козлов с Кравцом… Вот же, скажу вам, был тандем – прокурор и начальник милиции! Лучший район в области по раскрываемости! А потом побили горшки… А все Миллион, зараза!..
– А? Миллион?..
– Это наш начальник следственного отдела. И фамилия какая-то подлая – Германчук, а все зовут Миллионом. Почему? А черт его знает! Потому! Как по мне – Миллион он и есть Миллион. И какой хитрован, какой лис! Пролез в друзья без мыла – одновременно и к Кравцу, и к Козлову. Но вы подальше от него, держите на расстоянии: как только станет набиваться в друзья – гоните взашей черта кучерявого!
– Он что, кучерявый?
– Лысый, как колено. Маленький, верткий, глазки крохотные, липкие и бегают, как у проститутки. Тьфу, пропасть! Выпьем, Николаевич?
Мы ударили стаканом о стакан, и пока Савенко пил, запрокинув голову и утробно не то булькая, не то глотая, я выплеснул самогон под кровать, но был тотчас пойман с поличным.
– Э, Николаевич, зачем разливать? Разливать не надо, последнее дело – разливать, – крякая и отдуваясь, упрекнул меня ушлый остроглазый майор. – Я вот что, я капну самую малость – и на посошок… А что останется – завтра опохмелитесь. Нет, уже сегодня…
Я с трудом сделал глоток – и самогон едва не возвратился обратно.
– Так вот, надумал Козлов дом построить. Стройка – дело хорошее, но дорогое, расходное. Если только не словчить… Да! В общем, он в рыбхозе – кран, в карьере – песок, в лесхозе – лес… Выпишет осьмушку, возьмет фунт. А Кравцу доносят: так, мол, и так, – то гаишник машину остановит, то стукач оперу шепнет… Закрыть бы на это дело глаза от греха подальше, но Кравец в прошлом оперативник, вот и не удержался, начал записывать в календарь: проверить, откуда кран, песок, лес. А Миллион – он и рад случаю, утащил со стола листок с записями, принес к Козлову и нашептал: погляди, Кравец под тебя копает. Козлов взвился, он ведь становится бешеный, если что не так. И пошла свара…
