Из дворов и сарайчиков, попадавшихся на пути, тянуло навозом, куриным пометом и еще чем-то паленым – не то замкнутой электропроводкой, не то подгоревшим сцеплением, как если бы за мгновение до моего появления по улице проскочил неисправный автомобиль.
Я шел и смотрел на звезды, слушал протяжное пение снега под ногами, и думал о себе, и видел себя как бы со стороны: что я, где я, зачем – в этом чуждом нелепом мире, так равнодушно взирающем на меня с недосягаемой высоты? Здесь ли я на самом деле, и если все-таки здесь – откуда это сосущее душу ощущение, что материя обманна и ничего живого, в том числе и меня, никогда не было в этом неподвижном, стылом, мертвенном пространстве, нет и теперь? Иначе как объяснить: вселенную, жизнь, смерть, все, что вокруг, – от макрокосма до вон того кота, голодно выглядывающего из подворотни? Как? Неправдоподобно, жутко, безжалостно, необъяснимо!
От нерадостных мыслей о вечном и невечном меня отвлекла одинокая женская фигура, движущаяся впереди меня к перекрестку. Издали женщина напоминала девочку-переростка в своем зябком, подбитом ветром пальтеце, в полусапожках, открывавших тонкие икры, и в лохматом пуховом берете. Прибавив шагу, я почти нагнал ее и тотчас приостановился: в свете слепого фонаря шла, низко склонив голову и оскальзываясь на притоптанном насте, Надежда Григорьевна Гузь.
«Еще и эта! – затаив дыхание, недовольно подумал я: особого желания общаться с секретарем-машинисткой на промерзшей вечерней улице у меня не было. – Какая-то она жалкая, прибитая жизнью. Ну, давай, сворачивай, ну же! Не по пути нам…»
Как бы уловив этот мысленный мой посыл, Гузь и вправду свернула на перекрестке – в противоположную сторону от той, куда должен был идти я.
12. О пользе смешивания водки с пивом
В тесном номере гостиницы, затрапезной и холодной, мы неторопливо выпивали, закусывали и говорили обо всем понемногу – я и майор Савенко.
Из щелей в оконной раме сквозило морозным холодом, и я уложил на подоконник одну из тощих гостиничных подушек. И, напротив, от чугунной батареи под окном тянуло сухим жаром, словно от раскаленной печки, – и вскоре лица у нас раскраснелись сторонами, обращенными к батарее.
Закуска была у нас отменной: биточки, тушеная печенка в сметанном соусе, запеченный в духовке картофель, сдобренный чесноком, корнишоны в банке, две копченые селедки, балык, хлеб домашней выпечки, – и потому мы не пьянели, хоть распивали уже вторую бутылку. Пили водку, но в большой тяжелой сумке, принесенной Савенко, ожидали своего часа коньяк, пиво и бутылка самогона, настоянного на травах. «Мало ли, вдруг вы предпочитаете самогон», – пояснил странный набор спиртного Савенко и в самодовольной ухмылке намаслил глазки: понял, что угодил. В ответ я потер руки и закивал головой: и самогон тоже! Как же без самогона?!
– Правильно, что приехали. Здесь не пропадете, – говорил мне Савенко, ошкуривая копченую селедку, облизывая жирные пальцы и причмокивая от удовольствия. – Район хоть и маленький, но своеобразный. Смотрите, – и он стал загибать пальцы, лоснящиеся и пряно пахнущие рыбьим жиром, – здесь лучшие в области черноземы – это факт. Здесь же рыбхоз, каскад ставков на Роставице. В придачу в каждом селе – зарыбленный ставок. Вот вам второе богатство после черноземов – рыба. В основном карп, но и судачок изредка попадается – эх, какой судачок! Как-нибудь организую уху из судака – тогда поймете, что такое наш район. А лучшую уху, чтоб вы знали, готовят рыбаки. Не баба Клава из столовой, а такой себе мужичок-с-ноготок. Выловил карпа, тут же, на берегу, выпотрошил – и в ведро, и на огонь. Никаких тебе специй – соль, лавровый лист, укроп. Полчаса на костре – и прошу изволить к столу. Я голову не ем, брезгую, а для рыбаков главное лакомство – голова. Вот такая, в два кулака, губастая, – они разбирают эту рыбью голову на триста или там пятьсот мелких косточек.
– Пятьсот? Быть того не может!
– Сами увидите. А пока выпьем под селедочку. – Савенко ударил своим стаканом о мой стакан и рявкнул по-украински: – Будьмо!
Выпив, он отер замасленные пальцы клочком газеты, подцепил вилкой корнишон.
– Пойдем дальше: маслозавод. Там окопался такой себе местный магнат – не подступишься. Но толковый, хитрый. Мы вокруг него и так и этак, а он вьюном – раз, и выскользнул. Второй дом строит – рядом с первым. Дети еще не выросли, а уже для них строит. И что? А ничего. Документы на застройку в порядке, что тут скажешь. За городом у него ферма, выращивает индюков на продажу. А сколько на казеине заработал втихую, сам Бог не знает! Вы с ним поосторожнее, жук хитрый, скользкий. Говорю на всякий случай: кто предупрежден, тот вооружен. А вот балычок… Попробуйте! Балычок наш, из одного хозяйства. Председатель колбасный цех за границей прикупил, не цех – сказка! Хитрые механизмы, нержавейка, все блестит. Выпускают всякие вкусности из своего же сырья: сосиски, колбасу, а для хороших людей – еще и балычок. В магазине такого балыка не найдете, определенно говорю!
Я подцепил вилкой увесистую, грубо соструганную пластинку балыка, откусил, пожевал, кивнул Савенко: в самом деле вкус отменный.
– А что рыбхоз? – спросил как бы невзначай, хотя вопрос этот вертелся на языке изначально. – Говорят, монстр, государство в государстве.
– Тот еще монстр! Но, между нами говоря, директор – и, потянувшись ко мне красным лицом, Савенко выпучил губы и вполголоса прошептал, как будто выдавал государственную тайну, – директор уже не жилец: опухоль головного мозга. Сделали операцию, раскроили череп, но только намучили человека: стал забываться, заговариваться, ну и… Жизнь – паскудная штука: кажется, все у тебя есть, чтобы жить в свое удовольствие, а тебя уже как бы и нет на свете. Эх, только и радости, что выпить с хорошим другом и женщину полюбить!
Слово «женщина» Савенко произнес любовно, распевно, и скабрезный блеск, как у мартовского кота, проскользнул в его живчиках-глазах.
«Женщину? Это хорошо – полюбить женщину!» – невольно вздохнул я, вспоминая Дашу.
– А вот еще что: прослоим водку пивком, – перескакивая с одной темы на другую, предложил Савенко. – Да под селедочку! А? Напрасно вы, как я посмотрю, игнорируете… Зря, ей-богу, селедочка – первый сорт.
Я ответил, что водку с пивом не мешаю – наутро болит голова и во рту привкус, словно там коты ночевали.
– О-хо-хо, коты! А все-таки – стаканчик?.. Даю слово, утром – никаких котов! О-хо-хо! Нежное у вас устройство, однако… – Ошкурив и покромсав ножом еще одну селедку, он подал мне золотисто-коричневый маслянистый хвост. – Попробуйте, самое вкусное, что есть в рыбе. Я с таким хвостом могу три литра в один присест выпить. Ну, что я говорил?
«Не отстанет ведь, – подумал я, покоряясь. – И в самом деле, вкусно. А утро… как-нибудь переживу утро».
Но растягивать удовольствие, чтобы рыбьего хвоста хватило надолго – литра на три пива, как это выходило у тренированных любителей, подобных Савенко, – я не умел. Уже после первого стакана измочаленный зубами хвост был отправлен мной на кучку со съестными отходами.
