В дверь постучали. Вошла Надежда Григорьевна с папкой для бумаг, прижатой почему-то к груди, и вопросительно на меня поглядела. Я кивнул, и она как-то боком, неровно пристукивая каблучками, пересекла кабинет и положила папку на край стола. Я заглянул в нее, полистал бумаги – то были статистические карточки, поданные следователем райотдела милиции мне на подпись, две-три жалобы и директивное задание Генеральной прокуратуры.
– Что-то еще? – спросил я, видя, что секретарь-машинистка не уходит.
Она сказала, что в канцелярии ждет заместитель начальника райотдела майор Савенко. Ах Савенко! Мне рекомендовал его заместитель прокурора области и мой однокашник по школе Андрей Бутырский, прибавив с лукавой усмешкой, что если уж захочется с кем-то выпить, то лучше с ним. «Сейчас к тебе полезут в друзья, как тараканы, а ты их гони, на первых порах держи дистанцию. Ты в районе один такой. А Савенко мужик неплохой, к тому же знает о каждом что да как. Вот и держи его при себе».
Не без любопытства я посмотрел на входящего. То был человек моего возраста, крепкий на вид, плотный, с круглым и как бы добродушным лицом, но вот глаза на этом лице – необыкновенно цепкие, настороженные, хитрые – не оставляли сомнения, что добродушие это показное. Савенко был в форме, но козырять, как любили щеголять этим многие милицейские чины, не стал, а с улыбкой произнес: «Здравия желаю!» – и протянул сильную, жесткую, как булыжник, ладонь с аккуратно подстриженными ногтями.
Я пригласил майора сесть, и секунду-другую мы молча всматривались друг в друга: ну, что ты за человек? Глаза у Савенко были быстрые, сторожкие, и в то же время маслились показным радушием и доброжелательностью. Что Савенко высмотрел и понял во мне, я разгадал, когда тот легонько вздохнул, обмяк плечами, придвинулся поближе, точно хотел шепнуть о чем-то на ухо, и выложил на столешницу локоть. Значит, решил: новый прокурор, то есть я, не заносчив, с ним можно по-простому…
– Как вас по имени-отчеству? – спросил я, откидываясь на спинку стула и закидывая ногу за ногу. – Кажется, Николай Иванович?
– Так точно, – и вовсе расслабился Савенко, сияя как медный грош.
– Мне говорил о вас Андрей Александрович как об исключительно порядочном человеке.
– В таком случае позвольте отрекомендоваться… нынче вечером. Ведь вы в гостинице остановились, в двенадцатом номере? Гостиница – дрянь, но другой здесь нет. Ничего, подыщем квартиру. Есть у меня одна на примете – уютная, теплая. Сдает такая себе краля… – При упоминании о крале Савенко двусмысленно ухмыльнулся и сладко вздохнул. – Но это потом. А сейчас разрешите идти: времени всего ничего, нужно успеть подсуетиться…
Савенко козырнул и потопал из кабинета. Через неплотно прикрытую дверь я услышал, как, минуя канцелярию, он проворковал о чем-то Надежде Григорьевне, та коротко ответила и оба они вполголоса засмеялись. «Словно голубь с голубкой – гу-гу-гу!» – в свою очередь ухмыльнулся я, представив масленые глазки майора и косенькую улыбку секретаря-машинистки Гузь…
В оставшееся до конца рабочего дня время я занимался бумагами. Одну из жалоб, на несогласие с приговором суда, я адресовал Саранчуку, вторую, об избиении участковым инспектором переростка, подозреваемого в краже велосипеда, – Ильенко, третью, о незаконном увольнении с работы, оставил себе. В этом решении – рассмотреть жалобу самому – крылась определенная хитрость: с некоторых пор трудовые споры разрешались только судом и мне не было необходимости напрягаться, только и всего, что разъяснить порядок обращения в суд.
Задание Генеральной прокуратуры о проведении проверки законности приватизации я ничтоже сумняшеся спихнул Саранчуку: он здесь, в районе, как рыба в воде, все знает и разумеет, тогда как я – человек новый, пришлый, когда еще осмотрюсь. Да и не дело княжеское – пахать, когда есть холопья… Поживет с мое, хлебнет столько, сколько хлебнул я, пребывая семнадцать лет в помощниках, а когда будет прокурором – тогда настанет его черед ставить резолюции на бумагах. А пока – арбайтен! И, блаженно ухмыляясь, я вывел в правом углу указание: «Л. Ю. Саранчук. Выполните задание с привлечением контролирующих органов» – и лихо расписался.
Оставались статистические карточки, – и тут я призадумался. Порядок заполнения таких карточек я изучал на курсах повышения квалификации – не так давно, но без особой охоты, поскольку на прежней должности нехитрая эта премудрость была без надобности. И вот теперь, когда понадобилась, я не без оснований опасался какого-нибудь подвоха: ведь ментам подсунуть липу – раз плюнуть, лишь бы статистику под конец месяца подправить. Но выход быстро нашелся, и с карточками в руках я направился в кабинет Ильенко.
Едкий табачный дым стоял там коромыслом, и в дыму этом я разглядел склоненный над столом затылок с редкими слежавшимися волосами. На звук открываемой двери Мирон Миронович медленно, будто спросонья, поднял голову, – и на меня глянуло изжелта-смуглое усохшее птичье лицо фараона XIX династии эпохи Нового египетского царства Рамзеса II.
– А! – глухо и бесцветно изрек Рамзес II и загремел стулом, выкарабкиваясь из-за стола.
Я жестом попросил следователя сесть и положил на стол статкарточки.
– А! – снова воскликнул тот, но уже с иной, укоризненно-насмешливой интонацией, и ткнул желтым пальцем с кривым хищным ногтем в поданные бумаги: – Форма 1 на выявленное преступление. А копия постановления где? Не принесли копию? Сколько раз говорил: нет копии постановления – нет подписи под статкарточкой. А им хоть кол на голове теши! – Он притянул к себе бумаги и косо, по-птичьи, заглянул в них. – А! Это на дополнительные эпизоды. Месячные отчеты скоро, показателей нет – опера и подсуетились…
– Вот и разберитесь. Вы дело знаете, изучали – что там и как, – сказал я с простодушным выражением на лице. – Будут постановления, и все такое, – тогда и подпишу.
Рамзес II нахохлился, поник плечами, накрыл статкарточки пятерней с коричневыми, высохшими, как стручки фасоли, пальцами и потянул к себе.
День заканчивался. Уходя, я снова набрел в коридоре на Любку. Теперь она шуровала веником, сгребая мусор в обгрызенный пластиковый совок.
– Ой! Уже домой? – техничка распрямила спину и широко улыбнулась, выставив тусклые, бронзового отлива коронки и пыхая зелеными кошачьими зрачками. – А вечерять где будете? Припасли тормозок? Что, и всухомятку?
«Вот баба! Уже где-то хильнула», – и не хотел – покривился я, уловив тошнотворный смешанный запах самогона, селедки и лука, витавший вокруг словоохотливой технички. Но вникать, разбираться, карать в первый рабочий день показалось неуместным, и я попрощался с Любкой, громыхнул входной дверью, сбежал по кривобоким ступеням на тротуар и неспешным шагом направился к перекрестку.
Распогодилось, и вечер стоял синий, прозрачный, усыпанный звездами, с бледной луной, скупо просвечивающей сквозь прозрачную, как паутина, тучу. Поскрипывал под ногами упругий наст. Дым печных труб, прижатый к земле неуловимым ветерком, забирался в ноздри, и несколько раз я негромко кашлянул, прочищая гортань от дерущего налета перегоревшего угля и дров.
