Проснулась Шелоро уже недалеко от поселка конезавода, когда ветеринар, молча свернув с дороги, направил машину к притрушенной снегом скирде ячменной соломы.
— А это еще зачем? — с удивлением спросила Шелоро.
В свою очередь, и он с недоумением посмотрел на нее.
— Ты же сказала, что на обратном пути.
Шелоро положила свою руку на баранку руля.
— Ну-ка, притормози и заглуши мотор.
Они еще не доехали до скирды, но ветеринар, повинуясь, выполнил ее просьбу. Все больше недоумевая, он позволил ей и отвернуть на его треухе левый наушник.
— А теперь послушай, — приказала Шелоро.
К вечеру ветер, перегонявший через дорогу поземку, уже перестал гудеть в голых ветвях придорожной лесополосы, и ничто больше не нарушало тишину зимней табунной степи. Только эхо выстрела одиноко раскатилось над ней слева от дороги, но совсем далеко.
— Кто-нибудь из табунщиков набрался, и ему теперь мерещатся волки или конокрады, — пренебрежительно сказал ветеринар, намереваясь вернуть на свое место наушник треуха. Но Шелоро перехватила его руку.
— Еще подожди.
Теперь уже с явственной отчетливостью донесся до них и другой выстрел.
Преодолев сопротивление Шелоро, ветеринар все-таки вернул наушник треуха на свое место.
— Государственного пороха им не жалко. Надо будет генералу Стрепетову доложить.
— Правильно, Харитон Харитонович, доложи, — одобрила Шелоро. — Но, между прочим, мой Егор на дежурстве никогда не пьет, а это он сейчас стрелял. Я его ружье угадываю из всех других. Он еще с фронта трофейный «зауэр» привез.
Ветеринар окончательно рассердился.
— При чем здесь какой-то «зауэр»?
— А при том, Харитон Харитонович, — ласково пояснила ему Шелоро, — что он двуствольный. И я сама не раз видела, как Егор из него одного за другим зайцев без промашки укладывал. — И уже совсем другим, не терпящим возражений тоном Шелоро распорядилась: — Если тебе государственного пороха жалко, то обратно на дорогу повертай.
— Ты же сама… — попытался напомнить ей ветеринар.
Шелоро подхватила:
— А взамен этого ты бы мне с государственной ветлечебницы овса мешок или даже два для наших коней отпустил, да? Но теперь, Харитон Харитонович, у нас с Егором коней давно уже нет, и нам больше не на чем кочевать. От добра добра не ищут. Что же ты вылупился на меня? Пока еще светло, крути баранку налево и выруливай обратно на шлях. Пока нас и правда не застукал здесь на мотоцикле Егор. Или пока нас какие-нибудь разбойники не прихватили здесь с этой сумкой. Слышишь, опять выстрел, но это уже не Егор стреляет, а кто-то другой. Я его двустволку по звуку узнаю. — И она подальше отодвинулась от ветеринара. — Если бы ты действительно плановал, что у тебя что-нибудь выйдет со мной, ты бы так не набирался бражки. Какой из тебя теперь кавалер? Думаешь, я спала и не видела, как ты всю дорогу за рулем клевал?
После этих ее слов ветеринар, вконец разобидевшись на нее, уже до самого поселка, набычившись, безмолвно просидел за рулем. Но зорко наблюдавшей за ним Шелоро однажды все-таки пришлось в самый последний момент самой ухватиться за руль и резко крутнуть его налево, когда заднее колесо машины уже поцеловалось с железобетонным столбиком на мостике через заснеженный ерик. Просыпаясь, ветеринар испуганно вскинулся над рулем.
Еле живая от страха, Шелоро спрыгнула наконец с подножки машины у своего коттеджа, нащупывая рукой сумку, доставившую ей столько хлопот и тревог за один только день. А ведь впереди еще предстояло объяснение с Егором, который теперь совсем осатанеет от своей ревности к ветеринару, когда приедет с отделения домой и узнает, что она весь этот день проваландалась с ним в машине, по пути на ярмарку и возвращаясь домой. Но тут же все эти мысли Шелоро и отступили от нее. Не успела машина с ветеринаром отъехать от ее дома, как вдруг во всех его окнах одновременно вспыхнул свет.
Двери дома широко распахнулись, и из них сразу все вместе вывалились и с радостными криками бросились навстречу Шелоро ее дети, дождавшиеся наконец возвращения своей матери с ярмарки с гостинцами.
* * *
Еще с вечера, перед уходом на остров, Будулай услышал от Клавдии, что утром ей предстоит поездка на ярмарку в Ростов, но, когда вернулся со своего ночного дежурства и не застал ее дома, он едва удержался от того, чтобы тут же не повернуть обратно. Вдруг не захотелось ему весь день оставаться в доме одному. Конечно, он давно уже успел привыкнуть к одиночеству — и тогда, когда ему выпадало по неделям оставаться с табуном на самом дальнем, глухом отделении конезавода, и уже теперь, на своей новой службе, когда за все время дежурства на острове не приходилось слышать ни одного живого слова, за исключением ожесточенного мата застигнутых в лесу с бензопилами «дружба» браконьеров. Незаметно для самого себя он теперь уже успел привыкнуть не только к тому, что по возвращении с острова его ждет дома завтрак, заблаговременно приготовленный хозяйкой, но и к тому, что сама она не притрагивалась к этому завтраку до его прихода. И если потом они, сидя друг против друга за столом, лишь изредка обменивались словами, а иногда и вообще молчали, то это совсем не означало, что между ними прерывалась та невидимая нить, которую с каждым днем все больше чувствовали они оба. Иногда Будулаю вдруг, как сквозь густую сетку или туман, начинало казаться, что когда-то он уже видел этот испуганный взгляд, украдкой бросаемый на него из-под ресниц. Но тут же туман и смыкался.
Со временем у него в памяти уже сами собой отпечатались и те семь часов на старых ходиках, когда Клавдии надо было уходить в колхоз на утренний наряд. И он ни разу не опоздал за час до этого вернуться с острова, чтобы еще застать ее дома. А когда она потом уходила на птичник, ему уже не казалось, что он один остался в доме. Едва коснувшись щекой подушки и повернувшись на правый бок лицом к стене, он сразу же и засыпал в уверенности, что, проснувшись, опять увидит ее. Обычно она, тоже не опаздывая, успевала вернуться с работы за час-полтора до того, как ему опять надо было уходить на дежурство.
Конечно, и теперь, когда он вернулся с острова, на печке стояли кастрюли и сковородки с едой, наготовленной ею перед отъездом на ярмарку для него на весь день. Но Будулаю не захотелось есть. Он лишь отрезал от буханки хлеба ломоть и, запив его кружкой молока, ушел в свою комнату на кровать.
Однако, несмотря на то, что ему за ночь так и не удалось поспать на своей лежанке в блиндаже, сон и теперь бежал от него. Ни единого звука не раздавалось и доме, кроме шороха ходиков за стеной, под который ему всегда удавалось мгновенно засыпать. Но теперь Будулай то и дело переворачивался с боку на бок, приподнимая голову от подушки и все больше беспокоясь, как бы тихо падающий за окном снег не перешел в снегопад с ветром, заметающим в степи балки на дорогах.
Даже длинные декабрьские ночи на острове не тянулись так долго, как этот день. И все же настигнутый на какое-то короткое мгновение сном, он не успел подстеречь, как у ворот заскулили тормоза и проскрипела по снегу скатами машина. Он проснулся и вскочил с кровати, когда под быстрыми шагами уже пробрунжали ступеньки крыльца и из сенец в дом открылась дверь.
