— Так это, оказывается, ты, Шелоро?
Теперь уже и Шелоро, тоже узнавая ее, приотступила на шаг.
— Я.
— А я думаю, кто это все время меня между лопатками сверлит? Ах ты, ворожея! Ну, здравствуй. — И казачка, такая неприступная и властная еще минуту назад, совсем по-родственному положила Шелоро руки на плечи, глядя на нее такими непритворно счастливыми глазами, как будто встретилась с родной сестрой или с подругой, с которой уже сто лет не встречалась. Но тут же она и потускнела. Снимая с плеч Шелоро руки, совсем другим, усталым голосом сказала:
— Вот теперь я не откажусь, чтобы ты погадала мне. У тебя карты с собой?
— Я и без карт все знаю, — ответила Шелоро.
— Откуда ты можешь знать, что он у меня? — И тонкие шнурки бровей под серым пуховым платком, опускаясь, распрямились почти в одну линию.
— А где же ему еще быть?
Они стояли и разговаривали между собой в окружении совсем равнодушной к ним толпы. И, чтобы понять, о ком они говорили, им совсем не обязательно было называть его имя.
— И что же мне, по-твоему, теперь делать?
Шелоро с уверенностью сказала:
— Ждать. Ему после всего, что с ним сделали, еще время нужно, чтобы в себя прийти.
— Я, Шелоро, уже давно жду. Но и время на месте не стоит.
— Тебя оно совсем не меняет, — деловито оглядывая Клавдию, успокоила ее Шелоро. — У тебя, Клавдия, весь товар еще при тебе. Да, да, — перебивая ее протестующий жест, поспешила закончить Шелоро. — Я еще надеюсь на твоей свадьбе погулять.
— Мне уже поздно, Шелоро…
— Еще чуток подожди. Когда я по ночам над ним дежурила, он часто твое имя вспоминал.
— Правда, Шелоро?
Шелоро уже не помнила, правда это было или же она сперва придумала, а потом и сама поверила себе, но перекрестилась она теперь со всей искренностью.
— Своими ушами слышала. — Шелоро тряхнула полумесяцами сережек. — Он еще очнется. Я, когда он у нас на конезаводе совсем без памяти лежал, бывалоча, обтираю его с головы до ног проспиртованной марлей и удивляюсь, что тело у него совсем молодое. Как медное. Ты заметила, Клавдия?
Полуотворачиваясь от нее, Клавдия ответила:
— Откуда мне знать? — Шелоро с явной недоверчивостью распахнула глаза, и Клавдия, опять поворачиваясь к ней, спросила: — Что тебе надо от меня? Чтобы я сказала, будто мы с ним вместе спим, да? Тебе от этого легче будет? Ну да, спим, спим. Так и своему цыганскому радио скажи, чтобы оно раззвонило по всей степи. Люди, когда у них своя жизнь не получилась, любят, чтобы им сунули в рот леденец. Чтобы было честь по чести и на свадьбе, и на похоронах. Все-все: и выпивка, и закуска. На невесте венец, а наутро конец.
Шелоро даже опешила от такого бурного словоизлияния и отступила на шаг от Клавдии.
— Ты не с цепи сорвалась?
Но и Клавдия, сделав к ней шаг, совсем тихо сказала:
— Я бы, может, и рада сорваться, да ее хороший кузнец отковал.
Она явно хотела еще что-то сказать Шелоро, но вдруг круто отвернулась от нее, отошла и, ступив на подножку машины, стала задумчиво расстегивать сверху вниз и застегивать снизу вверх большие черные пуговицы на своем белом полушубке. Да и вообще, казалось, она сразу потеряла интерес ко всему происходившему вокруг нее, в том числе и к торговле с машины, которой до этого занималась с таким азартом. Теперь она полностью передоверила ее своим помощникам — бухгалтеру и кладовщику колхоза. И они, обрадованные этим, стали наверстывать упущенное с таким усердием, что даже Шелоро засмотрелась, как замелькали их руки, переливая большими половниками из бочек покупателям в кувшины, в кастрюли и в ведра мед, пересыпая совками из мешков в наволочки муку и рассекая резаками сало. Одно, другое и третье они с размаха бросали на медные двухчашечные весы с такой быстротой и ловкостью, что ни одному из выстроившихся в очередь покупателей и в голову не могло прийти прервать это мелькание, чтобы заставить долить в посуду меду, досыпать в мешок совок муки, добавить отрезок сала, пересчитать сдачу. А если бы кому-нибудь из покупателей и пришло это в голову, то все остальные в длинной очереди, нетерпеливо переступая на лютом морозе ногами и напирая на передних, сразу бы и набросились на них за мелочность и жадность.
Но, если бы только на это обратила внимание Шелоро, она скорее всего и не стала бы больше задерживаться здесь. В конце концов, вся эта химия была для нее не новость, за свою жизнь ей не раз приходилось не только наблюдать, но и принимать в этом участие. Торговля есть торговля, и пусть у глупых людей не разбегаются в стороны глаза, не распускают они лопухами уши. Кто не обвесит, не обсчитает, тому и нечего на ярмарке или на базаре надеяться на барыш. И колхозы с совхозами от этого не обеднеют, лишь бы все по накладным сошлось. А когда покупатель уже вернется с ярмарки домой и, выставляя покупки на стол, спохватится, пусть он ищет ветра в поле. У цыган, например, только и засчитывается за обман тот обман, за который на месте схватили за руку и посадили в тюрьму. А если ты на воле, то, значит, ты честный цыган. Вон и Егор добровольно вернул пару лошадей в Придонский совхоз, и если по совести рассудить, то ему за это пусть не орден, но хотя бы медаль могли дать. За те месяцы, пока лошади находились во временном пользовании Егора, он тому же Придонскому совхозу не одну тонну сена, ячменной соломы и зерна сберег. Какой же это обман? По правилу надо было бы судить за обман и упрятать за решетку тех сторожей табунов, которые на полном содержании государства отплачивают ему тем, что круглосуточно пьют да спят на своих постах при двуствольных ружьях и патронах с казенным порохом. При нынешней жизни, когда у одних тысячи на книжках, а другим не на что прокормиться, одеть и обуть детишек, не говоря уже о том, чтобы купить своим женам те же золотые сережки или французские колготки, неправильно и за воровство считать, если человек не растеряется всего лишь возместить то, чего недодали ему за его труд. Конечно, если бы все начальники были такие же, как генерал Стрепетов, который никогда ни одного мешка отходов бесплатно со склада для своих несушек не взял, то тогда бы и всех других скорее загрызла совесть.
Хотя таких, как этот бухгалтер и этот кладовщик, вряд ли она когда-нибудь загрызет. В то время как их начальница, замечтавшись о Будулае, невидящими глазами уставилась прямо перед собой, они, обрадованные предоставленной им полной свободой, наперегонки друг перед другом спешат до следующей ярмарки запастись. Мало того, что недоливают, недосыпают и недовешивают, но еще и не забывают рассовывать себе по карманам вырученные от продажи меда, муки и сала радужные бумажки так, что только слепой может не увидеть их химии. Для Шелоро не потребовалось и пяти минут, чтобы ее расшифровать. По две бумажки каждый из них кладет в правые карманы своих полушубков, а по одной в левые. Даже распродаваемый ими товар тает не с такой же быстротой, с какой распухают у них карманы. По две радужные бумажки в один карман и по одной в другой. Через две на третью. И еще неизвестно, какой у них карман предназначается для колхоза, а какой для себя. А эта дуреха сидит себе на подножке и мечтает о Будулае. Интересно, о чем она будет мечтать, когда председатель колхоза начнет по накладным сверять ее дебет с кредитом? Нет, до этого Шелоро совсем другого мнения была о Клавдии. Если она все еще надеется сойтись для совместной жизни с Будулаем, то семейка у них окажется что надо. Наживут вдвоем столько, что потом не только детям, но и внукам голодовать хватит.
