– То есть мы теперь настолько бедны, что отдых нам больше не светит? А как же Швейцария? Видимо, тоже мимо, а Сюзан ждала с таким нетерпением!
– Да, увы, ничего не получится. – Он протянул свой бокал, и она подлила ему и себе.
– Ведь это большей частью вина Хью, да?
– Он слишком медленно свыкался с мыслью о продажах, но теперь, кажется, проникся ею. А остальное – только моя вина. Мне ужасно жаль, дорогая.
– Ну и что же нам теперь делать?
– Думаю, нам надо составить список наших расходов, тогда мы будем лучше представлять себе, какие из них можно урезать. Может, сначала поужинаем?
Она опустошила свой бокал и поднялась.
– У нас устрицы и тетерев, но ты, наверное, скажешь, что это непозволительная роскошь.
Он тяжело поднялся со своего места. Им овладела непривычная усталость, он достиг состояния готовности отдать что угодно за тихую жизнь. У нее шок, а как же иначе, и, значит, надо успокоить ее. Он обнял ее за талию и улыбнулся.
– Все будет хорошо, милая, вот увидишь. А меню звучит заманчиво.
Почему-то в этот момент ему вдруг вспомнилось, как он успокаивал тяжелораненых – тех немногихкого им удавалось собрать ночью на колючей проволоке и за ней: в утешительную, но необходимую ложь никто не верил, однако большинству хотелось ее услышать. Люди захлебывались в грязи, смердели собственными испражнениями, могли лишь сипеть, потеряв голос после того, как целый день просили воды, помощи, скорой смерти. Поочередно они стреляли в самых тяжелых, чтобы избавить их от лишних мучений, а немногих выживших под их вопли тащили на носилках туда, где они могли хотя бы умереть в кругу товарищей. После таких вылазок его часто рвало… Эдвард усилием воли подавил в себе воспоминания, задвинул их туда, где им самое место – в непроглядную черную бездну своего прошлого, такого давнего, что он уже считал его забытым навсегда.
Устрицы успокоили обоих, а к тому времени, как они доели тетеревов под превосходную бутылочку «Ла-Таш» – «последнюю, увы», – ему уже ничего не хотелось так, как лечь с ней в постель, но он понимал, что сначала надо закончить разговор.
– Давай выпьем бренди в гостиной и посмотрим, с чего можно начать. Присядь рядом, подумаем вместе.
Но оказалось, что дело обстоит гораздо хуже, чем он полагал. Они начали с жалованья – Макнотону, миссис Аткинсон, поденщице, работнику, который время от времени что-нибудь чинил в доме. Затем – плата за школу Сюзан, за ее форму и одежду на каникулах, карманные деньги Джейми и другие расходы на время его учебы в университете, две машины на семью. Когда они дошли до расходов Дианы на хозяйство, Эдвард обнаружил, что у нее на счетах накопились крупные долги мяснику, рыбнику и бакалейщику, не говоря уже о флористе, а также об одном лондонском магазине, где она заказала абажуры для ламп и шторы для гостиной. Была еще некоторая сумма в качестве личного содержания Дианы, – ее ежемесячно переводили на ее собственный счет, и он тоже оказался пуст. Помимо всего прочего, он оплатил три поездки на отдых за границу вместе с ее друзьями и родственниками, и все три обошлись гораздо дороже, чем он рассчитывал. Счета за вино, коробки приличных сигар, взносы в его клубы, пара новых костюмов от его портного – список неуклонно разрастался.
– А что насчет твоей одежды? – спросил он.
– Ну я, разумеется, не могла заплатить за новую шубку из своих. Ты же сказал, что хочешь, чтобы она у меня была. Поэтому я, естественно, полагала, что за нее заплатишь ты.
– Понятия не имею, каким образом. Я должен банку не меньше шести тысяч фунтов, которые мне придется выплачивать из моего жалованья, а это, между прочим, наши единственные деньги на жизнь. Нам предстоит сократить расходы.
– Что ж, – ответила она так, словно шла на значительную уступку, – можно приглашать Перл только один раз в неделю.
– И сколько мы сэкономим?
– М-м… два фунта и два шиллинга.
– А как быть с миссис Аткинсон? Мы в самом деле нуждаемся в ее услугах – даже теперь, когда нас только двое? Она наверняка обходится гораздо дороже поденщицы.
– То есть я должна все готовить сама – помимо покупок и ведения хозяйства? И потом, так мы сэкономим не больше двух сотен в год, плюс расходы на ее содержание.
– У Хью и Руперта нет кухарок.
– Это их дело. И вообще это здесь ни при чем.
– Еще как при чем, Диана. Еще как.
– Я вижу, все эти сокращения отражаются в основном на мне. А ты как же?
– Ну, для начала мне придется распрощаться с обоими моими клубами. Это сбережет нам не меньше тысячи в год.
На несколько минут это заставило ее замолчать. Потом она спросила:
– А Макнотон? Если кухарка нам не по карману, значит, и шофер тоже.
– До сих пор его услуги оплачивала компания, но вряд ли так будет продолжаться. В дальнейшем мне придется водить машину самому.
– Но он нужен мне здесь! Он косит газон, колет дрова для каминов, выполняет разные другие работы. Мы просто не сможем без него обойтись!
Он согласился, что не смогут.
– Придется закрыть все счета у торговцев.
– И что это даст? Есть же мы не перестанем.
– При наличии открытого счета в магазине всегда тратишь больше, потому что не расплачиваешься наличными за покупки. Нам нужно составить бюджет на домашние расходы, и твоей задачей будет следить за ним.
В тягостном молчании он собирался с духом для следующего непростого заявления.
– Боюсь, дорогая, что от шубки придется отказаться. Ты ведь не успела поносить ее?
Нет, она не успела. Из магазина обещали прислать ее на следующей неделе.
– Прямо как в войну, – с горечью произнесла она. – Нескончаемые хлопоты по хозяйству, дешевая еда и никаких удовольствий.
– Диана! Милая! Даже во время войны нам было весело, несмотря ни на что, – тебе ли не знать.
– Тогда тебе хватало денег, чтобы нам ходить по ресторанам и театрам. И у нас не было детей. А теперь я сижу здесь целыми днями как привязанная, а ты возвращаешься такой усталый, что не желаешь ничего, кроме как поесть и отоспаться. – Она расплакалась, но слишком зло, поэтому не разжалобила его.
– Если ты считаешь, что этот дом слишком велик для тебя, можешь его продать. Он записан на твое имя. Мы легко можем подыскать дом поменьше, чтобы было проще содержать его. Это тебе решать.
– О, благодарю покорно! После всех трудов, которые я вложила, чтобы сделать дом красивым и уютным для тебя, ты готов одним махом от него избавиться!
Так и продолжалось. Второй бренди обоим, потоки обвинений до тех пор, пока не догорел огонь в камине; негодование, жалость к себе и ожесточенность. Диана не понимала, как он мог проявить такое безразличие к ее чувствам, к тому потрясению, которым стала для нее вся эта история. А он все сильнее злился на нее за бездумный эгоизм – неужели она не в состоянии хоть на минуту представить себе, как все это ужасно для него? Есть ли ей вообще до него дело? Он мельком вспомнил Вилли, ее доброту и практичность, но, с другой стороны, при ней он не жил на широкую ногу в просторном доме. А будущее могло оказаться гораздо более безрадостным, чем полагала Диана. Но сказать ей об этом он не решался. Он захлопнул книгу счетов и поднялся.
