Тедди слушал, пока они говорили о положении в стране – о том, как хорошо, что задерганного беднягу Идена сменил Макмиллан. Хью не нравилось, что «мы, кажется, разбазариваем свою империю», но Эдвард утверждал, что это лишь к лучшему: в ней всегда и повсюду было полно хлопот, так что мы вздохнем с облегчением, когда отделаемся от нее. «Ведь говорит же он, что нам с ней вечно не везло, и он прав».
Пытаясь внести свою лепту – он чувствовал, что братья на грани некоего спора, может, даже ожесточенного, – Тедди сказал:
– Но люди же все равно найдут из-за чего воевать, правильно? Когда-то говорили, что ваша война положит конец всем войнам, а они до сих пор продолжают вспыхивать то там, то здесь.
Он поддел немного омара на вилку в надежде, что сам не заметит, как проглотит его, увлеченный разговором. Не тут-то было: он проглотил кусок, не разжевывая, тот застрял у него в горле, не давая сделать больше ни единого глотка, и проскользнул лишь вместе с вином.
Наконец ужин закончился за кофе и бокалом портвейна для каждого, с сигарой для Эдварда и «цигарками», как называл их Хью, – для него самого и Тедди.
Оба гостя остановились в том же отеле, Эдвард проводил сына до «Воксхолла», принадлежащего Макайверу.
– Мы ждем тебя в конторе ровно в девять. Не опаздывай. Нам надо кое-что рассмотреть и обсудить. Спокойной ночи, старина, – он похлопал Тедди по плечу и ушел в отель.
Тедди вытащил плед с заднего сиденья и затолкал его в багажник. И со смутными опасениями сообразил, что чистка может и не открыться до девяти, значит, ему грозят новые беды. Будто я совершил убийство, подумал он. На него вдруг навалились хмель и тяжкая усталость.
В постель он заполз с мыслью, что в самом крайнем случае, а к этому, казалось, все идет, можно утопить проклятый плед в реке. Он завел будильник на половину восьмого в надежде, что вода для купания окажется хотя бы тепловатой. Потом попытался понять, для чего ему милашка Эллен – для развлечения? Любви? Брака? Но почему-то выходило, что никаких чувств к ней он не испытывает. Он подлец и лгун, ему нечем оправдать свое поведение – ни перед ней, ни перед кем другим, если уж на то пошло. Сон избавил его от необходимости оставаться наедине с тем, к кому он чувствовал одну только неприязнь.
Руперт и семья
– Понимаешь, мама, теперь, когда мне уже восемь, я бы лучше вообще перестал стареть. Я не желаю быть, как все вы. Мне нужен только Риверс и мой зверинец. Так что ходить в школу мне нет смысла.
Он сидел за кухонным столом, и Зоуи, которая гладила белье, подняла взгляд.
– Джорджи, я уже десятки раз объясняла тебе: возраст не выбирают. Просто с каждым новым днем рождения ты становишься старше. Ты ведь не хотел бы, чтобы дней рождения у тебя не было, правильно?
– Не хотел бы, – согласился Джорджи. – Но ведь испечь неденьрожденный торт и надарить подарков можно в любой день.
– Рано или поздно тебе понадобятся деньги, чтобы покупать еду и всякие вещи. Придется работать, чтобы их зарабатывать.
– Не придется. Я буду продавать билеты в мой зверинец.
– Но где же ты его устроишь, этот зверинец?
– Если ты перестанешь сажать цветы, в саду будет полно места.
Она плюнула на утюг и сказала:
– Ты не станешь жить здесь, когда вырастешь. У тебя будет свой дом и семья.
Это его потрясло.
– Но мама, не хочу я жить больше нигде, да еще без тебя! Без тебя и Риверса. А папа пусть живет с Джульет. Я нисколько не против отдохнуть от нее.
– А как же бедный папа?
– Если мне можно занять зверинцем весь сад, пусть остается. – Все это время он рубил крайние, грубые листья латука для своих черепах огромным ножом, и теперь порезался им.
– Ой, мам, смотри! – он протянул грязную ладонь, на которой ровно выстроились по величине, как бусины на нитке, капельки крови.
– Я же говорила тебе: возьми другой нож. Иди мыть руку – обе руки.
– От этого кровь не остановится, мама. Нужен пластырь, – но он спрыгнул со стола и направился к раковине.
– С мылом, Джорджи.
– А теперь заклеишь?
Лейкопластырь он обожал и почти всегда щеголял одной-двумя нашлепками на руках и ногах. Некоторые из них он носил неделями после того, как необходимость в них отпадала, и Зоуи удавалось оторвать их лишь хитростью – во время купания или когда он увлекался возней с Риверсом.
Было субботнее утро, Руперта вызвали на встречу с Эдвардом и Хью в доме последнего. Джульет не показывалась; бесконечные разговоры по телефону с подружкой Крисси у нее чередовались с длительным валянием в постели или примеркой вороха одежды, в итоге Джульет заявляла, что носить все это невозможно. Она стала сущим наказанием, думала Зоуи, – вечно надутая, отчужденная, язвительная и готовая целыми выходными болтаться по магазинам.
Несмотря на сомнительность ее манер, а точнее, их полное отсутствие, она хорошела с каждым днем, не обладая ни одним из обидных подростковых изъянов – не считая разве что склонности включать свою поп-музыку на полную громкость. Руперт подарил ей недорогой патефон, чтобы музыка хотя бы звучала только в ее комнате. Неужели и я была такой в ее годы, с беспокойством гадала Зоуи и чувствовала себя виноватой за все, что думала о матери. Ей никогда не забыть, как по телефону, уже умирая от рака, мать говорила ей, что последние годы, проведенные с подругой на острове Уайт, стали счастливейшими в ее жизни. Даже это тревожило Зоуи: она должна была провести эти годы со мной, часто думала она, и сразу же одергивала себя, потому что это выглядело еще эгоистичнее с ее стороны.
Так что поведение Джульет она воспринимала как расплату за собственное.
Раз Руперт уехал, можно приготовить сандвичи детям и себе, а на ужин – «жабу в норе».
Зазвонил телефон, но когда она подошла, оказалось, что трубку другого аппарата уже сняла Джульет. «Это папа, тебя», – крикнула она равнодушным тоном: что может быть скучнее, чем папин звонок маме?
Подтвердив, что вернется только к вечеру, Руперт помолчал, а потом спросил:
– Джулс не могла бы понянчиться сегодня с Джорджи? Хочу сводить тебя куда-нибудь на ужин, – он говорил таким делано-небрежным тоном, что она поняла: он настроен серьезно.
– Кажется, она собиралась к своей Крисси.
– Так скажи ей, пусть пригласит Крисси к нам. Или, если хочешь, я сам скажу.
– Пожалуй, лучше я. А что такое, дорогой?
Но он просто попросил:
– Пожалуйста, позови Джулс к телефону.
И она сначала крикнула, а потом была вынуждена подняться, чтобы отвлечь Джулс от каждодневного ора ее излюбленной музыки.
– Можешь поговорить в нашей комнате, – пересиливая шум, предложила она.
Джорджи ушел в сад, унося еду для черепах. Купающийся в солнечном свете дом тревожил обшарпанностью: ковер на лестнице был сильно вытертым, плитка на полу в кухне потрескалась, даже горшки с зеленью на подоконнике выглядели пыльными. Ее помощница по хозяйству, приходившая два раза в неделю по утрам, только громыхала по всему дому пылесосом, а потом устраивала себе продолжительный перекус. Зоуи поймала себя на ностальгических воспоминаниях об их уютной лондонской квартире, где все было таким прочным и простым в содержании. А в этом старом и романтичном доме с его допотопным бойлером и вечными сквозняками она усматривала гораздо меньше шарма, чем Руперт, беспечно не замечающий его изъянов или готовый закрыть на них глаза. Он любил этот дом за живописный вид на реку, прелестные окна восемнадцатого века и филенчатые двери, широкие половицы из вяза и чудесную лестницу. Что ж, она знала, что ему не хотелось бросать живопись и идти работать в семейную компанию, и дом служил тому подтверждением. Само собой, отрадно иметь больше денег. Вот только теперь тратить их приходилось на великое множество скучных вещей.
