Доехав до Ирландии, этот добрый человек без промедления отправился прямо на Большой Бласкет. С той поры мы встречались и проводили по нескольку занятий каждый день, хотя они и не были долгими. Месяц он провел на Острове в первый год, а затем по пять недель каждый следующий год, всего на протяжении пяти лет. В 1925 году он приехал снова, чтобы свести воедино и записать каждое слово из наших разговоров, и мы успешно справились с этой работой, всё уладили и подобрали одно к одному.
Эта книга
[136] будет описанием всех невзгод и лишений на Бласкете, больших и малых, и тягот, которые выпали на долю кое-кого из тех, кто прожил какое-то время на Малых островах, описанием того, как они там появились и как жили. Она касается кораблекрушений, колдовских голосов и других явлений, которые нередко встречались многим из них, – если, конечно, все это правда.
Когда земля была передана комитету и у каждого появилось свое поле, возделанное и огороженное, ничто не мешало нам сеять столько, сколько мы хотим. Мы посеяли сколько могли и даже больше, чем нужно, так что, если у нас были друзья или родственники на Большой земле, которым не хватало семян, мы охотно и очень часто протягивали им руку помощи.
До комитета мы засеивали только маленькие участки, и нередко на них вырастала хорошая картошка. У нас водились свиньи и ослы, которых не привязывали на ночь, а поскольку маленькие наделы не были должным образом огорожены, суровые дни выпадали нам все равно, невзирая на наш изнурительный труд.
Я прожил долгие годы, прилежно работая весь день напролет, проведя перед тем долгую ноябрьскую ночь за ловлей макрели. Очень часто я неделю за неделей почти не смыкал глаз, покуда у меня в хранилище не появлялась картошка. А потом, когда мы получили огороды, обнесенные изгородями так, что туда не могли пробраться ни зверь, ни птица, и ничто на свете уже не препятствовало нам ни жать, ни сеять.
В нынешнее время у нас завелся умник. Он решил, что еда у него появится сама по себе, а он даже не прольет ни капли пота. Такой все сидел сложа руки, и вскоре, как часто бывает всякий раз, когда дурное дело не хитрое, его примеру начали следовать юнцы, и многие уже и в ус не дули, а этот сын неблагодати говорил, что еда – она все одно еда, а работа в жизни только для лошадей и дураков. Одно поле обратилось в пустошь, потому как на нем ничего не посеяли, и два поля, и три. Тот, кто завел этот дурной обычай, уехал в Америку и, конечно, не нашел там хлеба на деревьях. Потеряли поддержку комитета и тот инвентарь, что они поставляли, и нам пришлось из кожи вон лезть, чтобы все это восстановить. Да только там теперь ничего не растет, один сорняк.
После того как уехал Цветик, многие приезжали на Остров. Большинство проводили здесь по месяцу, и мне приходилось выслушивать каждого. Занимался я, в общем, своими обычными делами, а вместе с тем давал им всем по уроку или по два в день.
Руководитель комитета
Руководитель комитета пробыл у меня семь месяцев. В то время со мной жила одна из моих дочерей – та, что уцелела после борьбы за жизнь на Белом пляже. Родственница ее матери жила в Дун-Море
[137] с мужем, Мак И Карха. Они хотели, чтобы моя дочь поселилась у них, потому что желали отдать половину земли Карха его брату. Люди из Дун-Мора носились с этой затеей, покуда не забрали мою дочь у меня из дому, и это, разумеется, раззявило у меня в сердце огромную пустоту. И вот я остался без единой живой души, способной присмотреть за мною. Но ведь так мы и бредем нелепо, таща за собой в одиночку весь наш мир.
Руководителю пришлось покинуть меня, и странная же была история, когда он трижды спрашивал, позволю ли я ему еще задержаться. Он даже сказал, что будет согласен со всеми моими порядками. Однако такую услугу я был не в состоянии ему оказать: в весьма плачевном положении пребывает тот, кто не может найти лекарства от невзгод и вынужден примириться с ними. Я был несчастен, опустошен и мрачен, когда расстался со своей дочерью, и Шон О’Коркорань из графства Мэйо, чиновник комитета, каждой частицей своей души ощущал себя так же плохо, как и я. После этого он часто говорил, что те семь месяцев, что он провел со мной, прошли для него быстрее любых других в его жизни.
Двенадцать лет прожила затем моя дочь в Дун-Море. После ее смерти осталось шестеро маленьких детей, и их бедному отцу стоило тяжкого труда присматривать за ними. Хотя в моей жизни было много страшных событий, те из них, что связаны с могилой, я переживал трудней всего.
Великая война во Франции
Вскоре после этого настала кораблям пора бороздить Большое море, переворачиваться и тонуть. Иностранцы в шлюпках приплывали почти что со всех уголков света. Со мной в доме жил только мой брат, который был на двенадцать лет старше меня; к тому времени у него уже была минимальная пенсия.
Невозможно даже описать то количество товаров, что везли на корабле, который разбился у Бласкета. Он наскочил на камни всего в нескольких милях от нашей гавани.
«Куэбра»
Имя этого корабля было «Куэбра», и его капитан сказал, что на корабле имелось понемногу всех возможных товаров, какие нужны человеку для жизни, – за исключением спиртного.
То, что сообщил капитан, оказалось правдой. Море было полно всем, что только видели и не видели глаза людей на этом Острове. После кораблекрушения спасли сотни единиц груза, и островитяне заработали на нем уйму денег, хотя, разумеется, не имели на это никаких прав.
Мне оставалось лишь наблюдать за ними, поскольку у меня не было никакого желания плыть туда – ни в лодке, ни на барке, да меня никто и не звал.
Весь берег усеяло кожами с корабля, которые принесли островитянам много денег, да и одежды. Кожу и сегодня можно найти всякий раз, когда налетает большой шторм – он прибивает ее к берегу.
Великая война изгнала Бриана О’Келли из Франции и привела его в ту пору на Бласкет. И островитяне ему не просто благодарны, а очень благодарны. Вскоре он стал являться ко мне на несколько небольших уроков в день. Пускай я не получил никакой выгоды от крушения «Куабры», однако же Бог послал мне благородного человека, чтобы я совсем не обнищал. Воистину, помощь Божья ближе двери.
