У них были сын и дочь. Не знаю, рождались ли еще когда-нибудь другие дети. Дочь была маленькой нечесаной неряхой, наподобие своей матери, а сын – маленький никчемный неумеха вроде отца, только безо всякого ума и сообразительности. Моря он на дух не выносил: едва оказывался в лодке, как на него сразу же накатывала тошнота. Из-за этого он ни разу не принес из моря никакого улова и часто работал в людях, в услужении. Наш-то Пади его на год старше, и, как он сам говорит, еще в полном здравии, а тот уже три месяца как в могиле. А было им обоим за восемьдесят.
Не нашлось бы на Острове человека, ни молодого, ни старого, про которого бы Томас Лысый не знал, какого он возраста (и про тех, что из других приходов на Большой земле тоже), в какой год родился, в какой день и в какой час. Люди говорили, что подобного всезнайки в наших краях не бывало, пусть сосед и не умел ни «А», ни «Б» ни на одном языке. Он часто говорил мне, что рождественские пироги пекли как раз в тот день, когда я родился, то есть в День святого Toмаcа, который наступает за три дня до Рождества; вот тогда моя мать и нашла меня на Белом пляже, как он рассказывал.
– Ну и сколько же ему сейчас лет? – спрашивала его седая жена.
И уж сосед-то никогда не ошибался с ответом:
– Четырнадцать лет на следующее Рождество.
С тех пор старая баба стала очень разговорчива со мной, особенно когда моя семья назначила меня кем-то вроде посыльного между двумя домами. Пожалуй, я больше вынес из своего дома соседям, чем принес к нам домой. Да я ведь этим не хвастаю. Возможно, в том другом доме изобилия было не больше.
Вот наступает воскресенье. Обычно в такой день все девочки и бойкие ребята отправлялись на Белый пляж, и у каждого с собою клюшка и мячик. Все до единого подкрепились картошкой и хлебом. Я хорошенько подготовился ко всему, что только может случиться. Надел свою лучшую выходную одежду: новые чистые штаны из серой овечьей шерсти, полицейскую шапку, у которой два угла, а еще до того сунул голову в таз с водой и оттер лицо дочиста. И не мать вытирала мне в этот раз сопли, нет, я сам был уже здоровый лоб, так-то, сынок!
Я отправился на пляж с клюшкой для хёрлинга
[27], ручку для которой вырезал сам. Нора и Айлинь собрались со мной, и мы бежали не останавливаясь, покуда не врезались в самую гущу игры. Ни у кого на пляже не было ни носков, ни ботинок. Для молодежи не было дня суровее, чем день состязания, которое случалось каждое воскресенье.
Кто-то заметил лодку, которая шла из Дун-Хына под раздутым парусом, и когда она стала подходить к причалу, все мы оставили пляж и бросились встречать лодку. На корме была женщина, новая учительница, Кать Ни Донаху, сестра прежней – прелестная, очаровательная девушка. Священник не сумел найти учителя. Она же не особенно стремилась к такой работе, хотя в те времена работа-то была несложная.
Школа, само собой, открылась в понедельник, все расселись по своим местам, и, клянусь плащом
[28], Король занял свое место рядом со мною. В десять лет, в 1866-м, я пошел в школу первый раз, а в то время мне исполнилось четырнадцать, значит, стоял 1870-й. Учительница раздала нам новые маленькие книжечки. Ее очень занимала черная доска, у которой девушка все время хлопотала, стирая и заново записывая все, что на ней было. Глаза у нее то и дело широко распахивались от удивления: редко успевала она записать задачу прежде, чем кто-то ее уже решал, и приходилось заново усложнять ее.
Молодежь на Острове с большим увлечением относилась к этой новой работе. С того времени у них появилась особенная склонность к учению.
В ком-то из нас всегда живет подлинная страсть; во всех них жило влечение к морю, стремление к большой воде. Они были пронизаны шумом ветра, который каждое утро налетал с морского берега, грохотал у них в ушах, прочищая мозги и выбивая пыль из голов.
Хотя Король сидел рядом со мной ежедневно, и оторвать его от меня не удалось бы и молотком железной дробилки, каждый раз, когда мой друг поворачивал голову в мою сторону, он делал это не для того, чтобы мне помочь. Он все время водил взглядом туда-сюда и показывал мне то на уже довольно большую девочку, у которой из носа вытекала сопля, то на другую, у которой была выпачкана щека, то на мальчика, который ему с виду не нравился. Король говорил мне шепотом:
– Ты вон на ту глянь: до чего же у нее нос отвратительный – как кружка!
Лишь в этом он, пожалуй, и был виноват передо мной: Король все время сбивал меня с толку, когда я был поглощен работой. Мы славно ладили, школа нам очень нравилась, но в то же время нам всегда было здорово, когда наступала суббота и нам позволялось бежать шалить и проказничать где только захотим.
Я очень хорошо помню субботу после Дня святого Патрика. Год был прекрасный, спокойный, рыбы дома вдоволь. Вдруг в дверь ворвался мой отец. Он вернулся с поля, хотя время было вовсе не обеденное.
– Что это тебя принесло домой? – спросила мама.
– День очень погожий, тихий, – ответил он. – Если встречу пару крабов, так, может, мне и пара морских окуней попадется, – сказал он и снова вышел.
Стоит ли говорить, что я тотчас увязался следом, и как только он увидал, что я иду за ним, сразу сказал:
– А ты куда собрался?
– Я с тобой. Пригляжу за крабом, если тебе попадется.
Ну так вот. Отец отплыл от причала к соседнему островку и принялся нырять и плавать, опустив голову под воду. Вытащил двух крабов из одной и той же трещины и принес их туда, где я стоял. Папа передал их мне, чтоб были под моим присмотром, – одного самца и одну самочку. Коллахом называют того, который самец, так вот он недолго оставался под моей опекой: раскрыл клешни и схватил меня за большой и указательный пальцы. А мне только и оставалось его выпустить. Я заорал что есть мочи от ужаса. Отец услышал мой испуганный вопль и со всех ног поспешил ко мне. Он сразу же понял, из-за чего я так разохался. Клешня настолько крепко впилась мне в руку, что отцу пришлось оторвать ее от краба. После этого разжать клешню ему удалось, лишь разбив ее камнем.
Вот так-то. Оба мои пальца больше не действовали, и к тому же, в довершение всех бед, – пальцы правой руки. Все вокруг залило моей кровью, а пальцы почернели, что твой уголь. Отец порадовался, что я не лишился чувств, хотя и был к тому очень близок. Подкладкой от своей шляпы он перевязал мне пальцы. Папа думал, что мать очень на него рассердится, что он взял меня с собой, но все обошлось. Сестер сильно расстроило, когда они увидали, что случилось со мною в этот день. Мама спешно опустила мою руку в теплую воду и осторожно промыла ее. И это очень пошло на пользу. Она вычистила всю грязь и занозы, попавшие в рану, отыскала пластырь и наложила его сверху. И я сразу запел «Донал-солнышко».
