Но нет, не всё. Вернее, так – испорчено, но все-таки не окончательно. Еще есть надежда, что восстановят конюшни Манташева, справа от «Ажурного дома», если смотреть, встав спиной к проспекту. Роскошное, в стиле барокко, то есть тоже эпигонско-эклектичное, сооружение. Строили братья Веснины, закончено в 1916 году. Подражание XVII веку. Хотя, наверное, не Веснины виноваты, а миллионер Леон Манташев. Там на гербе его инициалы. Любой каприз за ваши деньги. Тем более что подальше, левее, на Скаковой улице, стоит Жокейский клуб, тех же Весниных, тоже чистейшее эпигонство, но в этаком русско-помещичьем стиле. Желание заказчика – закон. А впереди, на Скаковой аллее, пожалуйста, не путайте со Скаковой улицей и Беговой аллеей, – дом Скакового общества, 1903 год, первая постройка Жолтовского. «Определившая его творческий метод, – неодобрительно думала Вера. – Подражательность как принцип». Но, с другой-то стороны, дом очень красивый. С прекрасными интерьерами, если судить по старым снимкам. Тоже бесхозный, кажется. Совсем разваливается.
Когда Вера рассказывала об этом Сереже и показывала ему фотографии – у нее целый альбом был в компьютере, – он кивал, говорил «ага, здорово, очень интересно», но она видела, что на самом деле ему не интересно ни капельки. Даже, может быть, противно. Почему? Ведь Вера всегда его расспрашивала о работе, о делах, клиентах, судах, и даже о разных высоких материях вроде психологии права, и вообще о Праве с большой буквы, в отличие от закона с маленькой, – и Сережа отвечал охотно и подробно, а вот ей никаких вопросов о ее работе не задавал. Ни про ее клиенток, женщин, мечтающих о высокой груди, гладкой коже и носике без горбинки, ни про Фрейда или Выготского, хотя она про них тоже могла поговорить. И уж тем более про Жолтовского и Бурова. Наоборот! Однажды он даже разозлился:
– Почему у тебя глаза горят, только когда ты смотришь на неживые камни? – она как раз перекачивала новые картинки к себе в альбом с сайта «Старая Москва».
– Это не камни, – отшутилась Вера. – Это деревянные домики на Скаковой улице.
– Все равно! Это неживое! Мне иногда кажется, что ты любишь неживое гораздо сильнее.
– Сильнее, чем что?
– Ну, всё, всё, прости, – он обнял ее, они поцеловались, но она запомнила.
Зазвонил мобильный. Сережа, его имя высветилось.
– Да! – ответила Вера. – Слушаю.
Оказалось, он выронил и вдребезги расколол мобильник. Добежал до магазина, купил новый, вставил симку и вот звонит.
Прошло всего пятнадцать минут. Даже странно.
А ей показалось, что прошло всё.
«Выронил, потому что руки дрожали? Интересно», – подумала Вера.
– Я хочу сказать тебе одну очень важную вещь. Очень важную. Надеюсь, – зачем-то засмеялся он, – ты меня поймешь. Я свободен. Я прошу тебя быть моей женой.
– Понятно, – сказала Вера.
– Ты меня любишь?
– Да, – сказала она. – У нас билеты на который час?
– На половину третьего. На четырнадцать тридцать пять. Я сейчас приеду.
– Хорошо, жду.
Она нажала отбой и стала одеваться. Надо было еще зайти домой, взять чемодан, который она еще позавчера собрала.
Приехали в Ярославль.
Катя и Саша вдвоем встречали на вокзале. У них была квартира в самом центре, окнами на Ильинскую площадь, и два шага до знаменитого променада на Волге. Приехали, расположились, переоделись, сели ужинать. Немного выпили. В другой комнате зазвонил Сережин мобильник, он вышел. Катя шепнула Вере:
– Ну что? Развелся?
Вера кивнула. Катя показала большой палец, что-то сказала на ухо Саше – наверное, чтобы он позвонил в ЗАГС, он ведь обещал, что их распишут в один миг.
– Сделаем! – сказал он. – Завтра скажу девчонкам.
Вернулся Сережа. Сказал, что звонила его дочь, и он ей всё объяснил, и она его поняла.
– Она взрослый, умный человек, и я уверен, что вы подружитесь, – он обнял Веру.
– Что это она поняла?! О чем вы тут вообще?! – громко и весело спросила Катя.
– Я развелся, мы с Верой женимся! – сказал он.
– Ура! – хором закричали Катя и Саша.
Утром Вера увидела в окне зеленые купола и две колокольни Ильинской церкви. Потянулась, зевнула.
Сережа стоял у окна. Обернулся. Спросил негромко, почти шепотом:
– Сегодня как-то по-новому, да?
– Да, – кивнула она. – Да, конечно.
Ей было странно смотреть на него голого. Он стоял безо всякого стеснения, но и без вызова, просто стоял голый, и всё. Она тоже на него смотрела без смущения и без желания. Он был в короткой футболке и почему-то в носках. В светлых и мягких ночных носках – наверное, он их взял с собой. Как галстук позавчера вечером. Галстук, чтоб идти разводиться, носки для спанья с новой, можно сказать, женой. Странно, что она не заметила. Да, конечно! Они же не спали вместе, не спали в самом простом смысле слова – они встречались в гостиницах, а проводить вместе ночь и просыпаться – это было только в этой замусоренной квартире его приятеля, несколько раз, – но она не помнила, надевал ли он носки перед сном, когда они там ложились спать… Кажется, нет. Про последнюю ночь в гостинице она точно помнила, что нет, не надевал. Потому что тогда она была его любовницей. А сейчас уже практически жена. Поэтому и носки надел. Этак семейно. Почему? А разве непонятно? Если мужчина ради тебя ушел от жены и оставил двоих детей – ты, как благородная женщина, должна выйти за него замуж.
«Майка смешно сидит на нем, – подумала Вера. – То есть майка сидит обыкновенно, и носки тоже, а выглядит это смешно. Голый мужчина сорока семи лет в майке чуть ниже пупа и в мягких бежевых носочках стоит у окна, а за окном виднеется Ильинская церковь. Надо будет погулять вокруг и зайти вовнутрь. Там хорошо. Там вся Библия в картинках, по всем стенам».
– Вера, – сказал Сережа. – Я вчера сказал тебе «будь моей женой». А ты мне ничего не ответила.
– По телефону предложения не делают, – засмеялась Вера.
– Хорошо, – сказал он. – Я прошу тебя: будь моей женой.
– Без штанов предложения не делают! – снова засмеялась она.
– Ты… Ты что?
– Ничего. А если серьезно, Сережа, то мы взрослые люди… Зачем торопиться?
– Понятно, – сказал он.
– Это хорошо, – сказала она.
– Понятно, – повторил он, вытащил из-под подушки трусы, надел их. Взял со стула брюки, встряхнул. – Может быть, мне лучше уехать?
– Сережа, – она приподнялась на локте. – Сережа, милый, дорогой, любимый, послушай. Я очень тебя люблю. Я на многое ради тебя готова. Но начинать жизнь вот с такого маленького шантажа – не буду. Ухожу! Не уходи! Фу. Это не про меня. Хочешь уехать – уезжай. Хочешь остаться – оставайся. Твой выбор.
