Я говорю:
– А если я, допустим, побежал, промахнулся мимо магазина, что мне теперь, на пять шагов вернуться нельзя?
Он говорит:
– Нельзя. Пройдите вперед до ближайшего перехода, перейдите на другую сторону, и вот так! – делает рукой загогулину. – Поняли?
– Понял, понял.
Питерский пролетариат, проходя мимо, смотрит на меня и говорит:
– То-то же! А то понаехали тут.
этнография и антропология
ДЕВЯТЬ ДНЕЙ
– А вот так приходит и вот так прямо: «Я Кольку с детства знал, со школы, в пятом “бе” за партой», – шептала молодая вдова своей еще более молодой сестре, стоя за кухонным столом, нарезая только что вытащенный из духовки огромный румяный пирог с капустой. – А я эту рожу первый раз вижу…
– Да и послала бы, – тихо ответила сестра. – Ты ж его не звала!
– Нельзя. Девять дней. Русский обычай, – говорила вдова. – На поминки людей зовут, на девять дней люди сами приходят. Горе такое, а они на халяву нажраться. Если б он один. Половину этих рож ни разу не видела…
Я случайно это подслушал. Я просто вышел из сортира, а он рядом с кухней, а ванная занята, и я решил в кухне руки сполоснуть, открыл дверь, а там вдова со своей сестрой, и вот, значит, услышал такое.
Кашлянул.
Они обернулись.
Усталая, с красным от кухонного жара лицом младшая сестра – и вдова, тоже красная, и слезы капают, тушь размылась.
– Не про тебя, не про тебя, родненький, – она обняла меня. – Ты наш друг золотой, тебя Коленька любил… – и еще сильней заплакала.
Я поцеловал ее в лоб. Она чмокнула меня в щеку и прошептала:
– Блин. А потом еще сорок дней. Охренеть.
тебя я увидел – но тайна
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ
– А с вами в купе девочка едет! – сказала Леониду Сергеевичу проводница спального вагона.
– Девочка? – поморщился Леонид Сергеевич. – Какая еще девочка? Откуда девочка? Пусть идет к своим родителям!
– В смысле совсем молоденькая девушка, ну просто совсем-совсем, наверное, в школе еще учится! Десятый класс, самое большое. А то вовсе девятый.
Леонид Сергеевич хмыкнул. Проводница оглядела его: высокий, полноватый, вальяжный, седеющий, пахнущий дорогим одеколоном, хорошим табаком и рюмкой коньяка, выпитой за ужином. В руках у него был портфель – вот и весь багаж.
– Вы уж ее не обижайте, – сказала проводница. – Вот ваше купе, третье. Шестое место.
Леонид Сергеевич молча отодвинул дверь, кинул портфель на диван, снял пиджак и повесил на плечики, пристроил плечики на крючок. Потом достал из пиджака маленький бумажник, переложил в задний карман брюк. Все это он делал, нарочито не глядя на худенькое создание, сидящее у окна. Девочка тоже не глядела на него, смотрела в окно, как будто ее там что-то очень интересовало.
– Девушка! – позвала проводница. – А то я вас в пятое купе переселю? Там едет одна дама, – проводница понизила голос. – Артистка Джунковская, знаете? Лариса Павловна. Из Ленсовета. У нее съемки в Москве. Она вообще-то одна ездить любит, но я с ней договорюсь.
– Ой, что вы! – сказала девочка. – Неудобно как-то, не надо.
– В случае чего не стесняйтесь. Стучите в стену. Кричите! Вот кнопка «вызов проводника».
– В случае чего? – спросила девочка.
– Ох, совсем ты еще маленькая еще, – вздохнула проводница, строго зыркнула на Леонида Сергеевича и закрыла, прищелкнула дверь.
Он запер дверь на вертушку и потом еще поднял стопорную плашку. Шагнул к девочке. Она обняла его, прижалась к нему, засмеялась.
– Ну вот зачем, зачем, зачем, – счастливо улыбался он, целуя ее щеки, макушку, нос и подбородок, – ну вот зачем ты так… как бы это сказать… культивируешь все это детство? Тебе уже двадцать шесть, а ты все под школьницу одеваешься, и красишься, и держишься как девочка…
– Я тебе не нравлюсь? – она подняла брови и сморщила нос, нарочно по-детски.
– Я тебя обожаю, – сказал он и повалил ее на диван, стал стаскивать с нее свитер.
Они были знакомы уже лет пять, а любовниками стали два года назад. Ее звали Таня, у нее был муж, у него была жена, надежных друзей со свободными площадями не было, единственная услада – на пару дней скататься в Москву. Не было сил терпеть. Она сама сняла свитер, он расстегнул рубашку.
В дверь постучали.
– Да? – зло и громко ответил Леонид Сергеевич.
– Чай пить будете? – из-за двери спросила проводница. – Ужин закажете?
– Нет!
– А соседка ваша?
– Нет! – сказала Таня.
– Не слышу! – настаивала проводница.
– Не буду, не закажу! – громко крикнула Таня.
– Правильно, – сказал Леонид Сергеевич. – Если бы ты крикнула «нет!», она бы подумала, что это ты мне кричишь: «Нет, нет, только не это!»…
– Дура, – сказала Таня.
– Социально ответственная, – сказал Леонид Сергеевич. – В тренде. Борьба с харассментом, абьюзом и педофилией… Я пойду умоюсь.
Таня не умела делать это тихо. Леонид Сергеевич любил ее внезапные вскрики. Но в три часа ночи в дверь купе снова стали стучать. Они затихли. Вроде бы все ушли. Они отдышались, пришли в себя и через полчаса попытались продолжить. Через две минуты опять застучали. Кто-то пытался отворить купе снаружи. Леонид Сергеевич надел на замок прихваченный из дому фиксатор. Они сидели голые и смотрели, как дергается ручка замка. Потом какой-то топот и голос: «Полиция, откройте!» Голос проводницы: «Там девочка, он ее насилует!» Мужской голос: «Сагдеев, вскрываем дверь». – «Понятые, понятые нужны!» – «Там, в седьмом купе, в преферанс играют, позовите срочно!»
– Стоп! – закричала Таня, скинула с замка фиксатор и распахнула дверь.
Голая достала из сумки паспорт, сунула проводнице прямо в лицо.
– Мне двадцать шесть лет! – кричала она. – Это мой любовник! Лю-бов-ник! Что вам от нас надо?
– Двадцать шесть лет? – сказал полицейский. – Тогда извините.
– Он ее запугал! – возразила проводница. – Повторяет, что он велел! Известное дело! Ножик покажет, и она все скажет как миленькая. Что вот люблю всем сердцем! Вот скажи, девочка, кто он такой? Кто тебе этот человек? И ничего не бойся! Мы тут, мы рядом, мы с тобой!
– Да, гражданка, – сказал полицейский. – Вы знаете этого мужчину? Кто он?
– Знаю, – сказала голая Таня. – Мы вместе работаем, в «СПБ-Тех-Трансе».
– Кто сказал «СПБ-Тех-Транс»? – раздалось из коридора.
Мужчина с веером карт в руках показался в проеме двери: наверное, один из тех, кто играл в преферанс в седьмом купе. Он всмотрелся в полутьму купе и вдруг спросил:
