«Была у меня в семьдесят девятом году девушка одна, Аглая ее звали, – кажется, на самом деле Аня или Ася, ну, неважно, я ей в паспорт не заглядывал, но жили мы хорошо. Недолго, правда. У нее жили, я как раз тогда с Маринкой развелся. Почему недолго? О, тут своя история!
Эта, значит, Аглая, она была искусствовед, и еще фарцевала по антиквариату. Весь дом набит разными Булями-Жакобами, плюс к тому часы каминные, часы каретные, и реставраторы приходят, тут же ковыряются, и все эти слова типа “взяла монашку в дровах, но с родными замками”, и вся эта петрушка то туда то сюда. Но была одна комната любимая, где были вещи для себя. Ампир она любила. Кровать с лебедями, кресла со сфинксами и всё такое. Там мы, значит, и гнездовались.
Вот. Однажды приходим к одной ее подруге. Гостей человек десять или пятнадцать. Ну, выпили, потом танцы, а потом я слегка отвалился, сижу на диване, и слышу, моя Глаша с хозяйкой говорит: “Миленькие какие!” А там на низеньком комоде на мраморной доске – пара роскошных ампирных подсвечников. Как положено, черные с золотом. Всё в стиле. Черные такие амурчики с крыльями, и каждый держит золоченый шандальчик на три свечки. Моя и прицепилась: “Продай!” А хозяйка не хочет. Ну, поговорили, ушли, потом опять к столу, еще выпили, потом я опять отвалился на диванчик, потом снова танцы, и тут я смотрю, мы с хозяйкой почти вдвоем танцуем – ну, там, в углу, еще одна парочка воркует, и кругом полумрак.
Думаю: “А где моя Глаша?” А хозяйка – убей не помню, как ее звали, – довольно нагло прижимается и целует прямо по-серьезному.
Я говорю: “А Глаша где?” А она: “Да не знаю! Вроде убежала”. – “Как?” – “Да так. Давай выпьем еще!” – и обнимается. Конечно, я, как взрослый человек, должен был отодраться от нее и поехать Глашу догонять, но я же тогда был совсем еще не взрослый, мне еще тридцати не было, пьяный, веселый, а тут такая девка ко мне клеится…
Короче, просыпаюсь утром. Рядом эта девушка. То есть, когда я рассмотрел, уже вполне тетенька. Улыбается. Я говорю:
– Доброе утро.
Она говорит:
– Ты чаю хочешь или кофе? Или стопочку?
– Погоди, – говорю. – Дай оглядеться.
Оглядываюсь, соображаю – как все это могло выйти? Что я Глаше скажу, как с ней буду мириться, какими словами прощения просить, потому что это же кошмар и свинство, вот так, на глазах у своей женщины! Жуткая тоска меня взяла. Прямо в груди давит. Прямо хоть в окно и на фиг. Вот если бы только не насмерть. “Чому я не сокiл, чому не лiтаю?” Вот как этот амурчик на ампирном подсвечнике. Гляжу – а амурчика нет. И второго тоже. Комод стоит как стоял. Дверцы черные. Доска мраморная. А подсвечников – нету.
Я говорю:
– Прости, я, наверное, вчера нажрался просто в опилки. Тут были подсвечники. Типа маленькие канделябры. Или мне показалось?
– Были, были, – смеется хозяйка. – Аглаечка взяла.
– Да, да, – сказал я. – Отвернись, я встану. Мне пора, извини. И вообще извини за всё. Прости. Напился пьян. Я больше не буду. Мне стыдно.
– Будешь, будешь! – смеется еще громче. – И никто не накажет. Аглаечка тебя обменяла. На эти подсвечники. Они чудесные. Париж, тыща восемьсот девятый год. Бронза, чернение, камень, позолота. Музейное качество. Она просто упала. “Для себя беру, – говорит, – не на продажу, себе в дом, придешь проверишь, ну, любые деньги!” Я ей так, для смеха: “Давай своего мужика”. А она: “На сколько?” Я говорю: “На вовсе!” – “Ну, по рукам”. Вот как дорого ты мне обошелся. Шучу, шучу. Я знаю, что ты художник, а как зовут, забыла, я тоже пьяная была, ты меня прощаешь?
И опять обниматься лезет.
Ничего, а? Не слабо?» – сказал Сева.
– Не слабо, – сказал я. – Ну а ты что?
– Попил кофе. Выпил стопочку. Поспал. Днем еще раз потрахались. А к вечеру ушел, конечно. Хотя тетка чудо во всех смыслах. Красивая, сладкая и не дура. Но я забоялся: вдруг завтра меня на какой-нибудь Буль обменяют? Глашке позвонил, зашел, забрал чемоданчик… Попрощались по-доброму. Кстати, эти подсвечники в ту комнату хорошо пришлись.
на снежном пляже
РУДОЛЬФ
Приехали на такси. Просто так, на пару часов, прогуляться.
Вчетвером вышли к морю через главный спуск, где две гранитные лестницы огибают смотровую площадку. Летом и ранней осенью здесь толпа отдыхающих – элегантная и вежливая, матовая и палевая северная толпа, даже не толпа, а просто гуляющие дамы и господа, аккуратные дети и подтянутые старики – в отличие от распаренной, шумной, потной, цветастой, розово-обожженной южной курортной толпы.
Летом на этих каменных скамьях девушки отряхивают ножки от песка, перед тем как надеть узкие туфли, а у парапета непременно стоит немолодая парочка и вслух размышляет – спускаться ли на пляж или вернуться на улицу, выпить кофе под зонтиком. А сейчас вообще никого кругом, ни одного человека. Направо и налево – бесконечный ровный пляж, знаменитый двадцатикилометровый променад с твердо утоптанным песком. Сейчас песок был под плотной коркой снега. На небе играли синие просветы. Выглядывало и пряталось солнце. Море пенилось косыми барашками. Над водой вдалеке летели гуси.
– Гуси, смотрите, гуси!
– Где? – спросила Наталья Сергеевна. – Где гуси?
– Вон, вон, с длинными шеями. Вот, смотри! Видишь? – ее спутники тыкали пальцами на горизонт.
Наталья Сергеевна прижимала очки к глазам.
– Да, да, вижу, – сказала она. – С ума сойти. Давайте покормим чаек. Я взяла булочку с завтрака.
Достала из сумочки, покрошила в ладонях, кинула в воздух.
Чайки сразу налетели – большие, скульптурные и страшные, как у Хичкока. Булочка кончилась. Чайки не отставали, подлетали совсем близко. Казалось, они кричали: «Еще! Еще!»
– Я замерзла, – сказала Наталья Сергеевна.
– Тогда идем обедать, – сказал один из ее спутников, повернулся и пошел назад, к лестнице.
– Смотри, – сказал другой. – Снег ветром наметается на темный песок, а песок наметает на снег. Как будто порошок какао с сахарной пудрой. Правда, пошлое сравнение?
– Обыкновенное, – сказал третий. – И даже неплохое.
– Нет, ужасно пошлое! – сказал второй. – Кондитерские метафоры, ненавижу. А ты, Наташа, как думаешь?
– Главное, не надо ненавидеть! – засмеялась она. – Особенно метафоры! Догоняем, догоняем!
Она быстро пошла следом за первым своим спутником, высоким мужчиной без шапки, в распахнутом пальто. Меж тем как остальные кутались в дутые куртки и подпихивали уши своих меховых шапочек под воротники – ветер был пронзительный.
Как только поднялись с пляжа и свернули на улицу, яркий бритвенный ветер сменился тусклым и мягким, как будто перед дождем. Но вместо дождя пошел снег.
– Обожаю такую погоду! – сказала Наталья Сергеевна.
Зашли в ресторан. Там почти никого не было. Выбрали стол у окна. Протерли очки. Долго решали, что заказать.
