академический интерес
КРИТЕРИИ РАСПОЗНАВАНИЯ
ОБРАЗА
Дело было в 1930-е годы.
Какое-то собрание Академии наук.
В перерыве, в фойе зала заседаний, сидят и беседуют три великих востоковеда, три академика: китаевед Василий Алексеев, буддолог Федор Щербатской и арабист Игнатий Крачковский.
К ним подбегает какой-то младший коллега и спрашивает:
– Вот тут проходил такой человек в сером костюме… Видели?
– В сером костюме? – отвечает Алексеев. – Это как-то очень общо.
– Ну вы же его знаете! – настаивает подошедший. – Такой активный, назойливый…
– Активный, назойливый? – говорит Щербатской. – Нет, это все-таки слишком общо.
– Игнатий Юлианович! – обращается человек к Крачковскому, понизив голос. – Да его все знают! Такой стукач, доносчик!
– Стукач и доносчик? – поднимает брови Крачковский. – Ну нет, это уже чересчур общо!
и другие официальные лица
ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА
Эту историю мне рассказала преподавательница новогреческого языка в МГИМО Марина Львовна Рытова. Передаю от первого лица.
«Первое ответственное задание: лететь в Грецию переводчицей при Микояне. Прилетаем. Встреча у трапа самолета. Какие-то чины встречают, почетный караул. И вдруг из толпы встречающих выбегает девочка лет пяти, подбегает к Микояну, протягивает букетик и начинает что-то говорить по-гречески. Но то ли на каком-то диалекте, то ли как-то по-детски искажая слова – но, в общем, я ничего не могу понять. Ну, какие-то предлоги разве что. Не за что зацепиться. Стою в полном отчаянии и молчу. Микоян говорит:
– Ну, переводи, ты что? – на “ты”, потому что я совсем молодая была.
Я собралась с духом и говорю:
– Анастас Иванович! Извините меня! То ли у меня от перелета что-то с головой случилось, то ли девочка на каком-то диалекте говорит, но я, извините, ничего не понимаю… Увольняйте.
А он засмеялся:
– Молодец! Все правильно! Она по-армянски говорит! А я уже испугался, что ты сейчас начнешь сочинять: привет от греческих детей и все такое прочее… Вот тогда бы пришлось увольнять».
как долго музыка играла
DIES IRAE
В этой истории прекрасно всё…
Давным-давно, в начале 1980-х, моей соученице Оле Савельевой позвонила знакомая. Она сказала, что один известный дирижер собирается сыграть со своим оркестром «Реквием» Верди. И что он, человек вдумчивый и добросовестный, захотел увидеть перевод латинского текста; если надобно, то и с комментариями. Чтобы понимать смысл того, что будет петься. Очень правильно, кстати.
Оля, разумеется, согласилась помочь.
Почему-то дирижеру было надо, чтоб перевод был сделан прямо вот на партитуре.
Партитуру привезла жена дирижера. Она долго выспрашивала, как доехать. Оля живет на Фрунзенской набережной. Долгие разговоры, и наконец – «Ах! Это где магазин антикварной мебели?» – «Да. Прямо в соседнем доме». – «Ну, слава богу, а то я думала – где это?»
Оля все перевела, написала карандашом поверх латинских строк русские. Позвонила. Подошла жена композитора и очень попросила, чтоб Оля приехала к ним домой с готовой работой. Были какие-то чудны́е объяснения: вроде того, что она куда-то уезжает и поэтому не сможет отвезти мужа к переводчице, а сам он ни за что не найдет. «А как же магазин антикварной мебели?» – вспомнила Оля этот важнейший ориентир. «Что вы! Он там ни разу не был!»
Хорошо. Оля приехала, все объяснила насчет текста и его смысла, по строфам и строчкам. Дирижер пожаловался на певцов – там были очень знаменитые певцы, и они прямо сказали, что им наплевать, что эти латинские слова значат. Вот, мол, будем петь, как нам поется, и всё! Оля сказала, что это, конечно, их дело, но вот, например, строфу «Oro supplex et acclinis» (то есть «умоляю, склонившись») надо петь покаянно, а не грозно, как она однажды слышала.
Дирижер поблагодарил и спросил: «А сколько я вам должен за ваш труд?» – «Ах, что вы, что вы! – сказала интеллигентная Оля. – Что вы, я рада, что вы, что мы все, культура, латынь и все такое». – «Спасибо, – сказал дирижер. – Конечно, я должен бы вам что-то подарить, но вот что? Ума не приложу… Ну, вот, например, венок. Меня увенчали им в Риме. Настоящий лавровый, кстати. Смотрите, как пахнет!» – и он снял со стены венок и дал Оле понюхать. «Да, – сказала она. – Прекрасный лавровый лист!» – «Возьмите! – сказал дирижер. – Вам, наверное, в хозяйстве пригодится, а мне, право, незачем». – «Ну нет, – сказала Оля. – Мне целого венка много. Я его за три года не истрачу!» – «Тогда хоть половину!» – обрадовался он, разломил венок пополам, завернул полвенка в газету и протянул Оле.
Ну и конечно, потом прислал ей приглашение на концерт. Но она не смогла пойти, потому что занималась с вечерниками.
А венка – в смысле отличного итальянского лаврового листа – и в самом деле хватило на три года.
* * *
В этой истории, повторяю, прекрасно всё. И магазин антикварной мебели в качестве единственного ориентира, и капризные певцы, которым наплевать на смысл слов, и лавровый лист, и вдумчивый дирижер, и даже занятия с вечерниками, из-за которых не удалось послушать «Реквием» Верди.
une mе́salliance fatale
КОЛУМБИЯ
Один мальчик учился в одной группе с дочкой очень богатого и важного человека; правда, он не знал, чья она дочка, потому что она держалась скромно. Она ему нравилась, а он ей – ну, так. Один раз она заболела гриппом, он это узнал через ФБ и написал ей в личку: «привет если надо принесу лекарства». Она взяла и написала: «спасибо надо сосалки от горла».
Он пришел и принес ей пачку стрепсилса, и еще полкило слив, два апельсина, два нектарина и пакет яблочного сока. Она заплакала. Он сказал: «Ты чего?» – и погладил ее по голове. Она сказала: «Я хочу за тебя замуж. Ты меня возьмешь?»
Он чуть не свихнулся от счастья и страха, думал, она прикалывается. Они поженились, несмотря на ее папу-маму. Они были против, а она кричала: «Дураки, вы ничего не понимаете!»
Но потом он оказался психопат, мелкий семейный деспот, орал на нее и даже пытался бить, когда выпивал.
Она от него ушла через два года. Вернулась к папе-маме. Папа-мама сказали: «Ну, кто здесь дурак, а кто умный?» Она снова закричала: «Дураки, вы ничего не понимаете!» Взяла у папы-мамы деньги и уехала за границу. Сначала в Мадрид, а потом, кажется, в Колумбию. Там связалась не пойми с кем, и ее застрелили во время облавы, в газетах было.
А этот бывший мальчик прочел про это в газете, там даже фотография была, и показал своей второй жене – с гордостью. Типа, вот какие женщины меня любили. А вторая жена крикнула: «Что ты мне своих подстилок под нос суешь?» – вырвала у него газету и бросила в помойку. Он обиделся и стукнул ее бутылкой по голове. Насмерть. Хотя случайно. Но насмерть же! Поэтому его осудили-посадили, а на зоне его прикончили блатные, потому что отец его второй жены был крупный мент, он сказал куму, то есть начальнику зоны, ну и дальше сами понимаете.
