Лучший подарок – то, что мне не нужно было носить бейдж или заново представляться. Она вспомнила меня. Она вспомнила, что любит меня.
Но вопрос «сколько уже прошло?» остался, и отвечать шестнадцать… семнадцать… восемнадцать месяцев было адски больно.
– Врачи работают над моим случаем? – спросила она.
– Да, – сказал я, и это была правда. – На самом деле, они собираются попробовать еще раз.
Она нахмурилась.
– Еще раз?
Восемнадцать месяцев, а я все еще допускал глупые ошибки. Слово «опять» не имело для Теи значения.
– Они собираются провести с тобой процедуру, – пояснил я. – И дать тебе лекарство, чтобы сделать тебя лучше.
Я терпеть не мог говорить с ней как с ребенком, но однажды, после перезагрузки, я ляпнул Тее, что она просыпается не в первый раз, что когда-то она не спала и знала всю свою жизнь. Это закрутило ее в петлю паники и истерики. Ее амнезия была словно зеркальный коридор, отражение множилось до бесконечности без выхода, а я по глупости пытался сказать ей, что дверь прямо перед ней.
Процедура доктора Милтона была той самой дверью, и я никогда не переставал рассказывать об этом Тее. Снова и снова, каждый день – каждые пять минут – в течение последних двух недель. С тех пор как Милтон позвонил доктору Чен с новостями.
– Это сделает меня лучше? – спросила она.
– Да, детка.
«Просто должно».
Она крепко обняла меня, так же радуясь новости, как и в любой другой раз. Ей не нужно было знать подробности о процедуре, только о том, что она будет. Тея все еще была там и в глубине души знала, что «быть лучше» означает свободу.
– Когда эта процедура? – спросила она. – Скоро?
«Когда», «скоро» и «завтра утром» были словами-ловушками, которые тоже не имели для нее никакого значения, но я сказал ей правду.
– Завтра утром.
– Стоит ли мне бояться?
– Нет, – сказал я. «Оставь это мне». – Все сработает так, как должно.
Тея улыбнулась и снова поцеловала меня. Легкое касание – все, что я позволил ей сделать. Было неуместно страстно ее целовать. Если посреди процесса произойдет сброс, Тея будет в ужасе. Я никогда не хотел, чтобы наши поцелуи были испорчены страхом.
– Мне нравится, – сказал я, кивая на ее картину. – Просто невероятно.
– Спасибо. Я никогда не была в Нью-Йорке, поэтому не уверена, откуда это изображение. Но оно со мной. Всегда. Я, наверное, видела его на фотографии.
Я улыбнулся.
– Наверное.
– Делия придет?
– Не сегодня, – ответил я. – Но она скоро будет здесь. Хочешь подышать свежим воздухом?
Рита принесла Тее зимнее пальто – яркое, шерстяное, по словам Теи, цвета фуксии. Случилась перезагрузка. Тея провалилась в приступ отсутствия, а затем обняла меня за шею.
– Джимми, ты здесь. Сколько уже прошло?
Мы начали заново. Время, вопросы, пока мы не вернулись туда, где остановились.
– Хочешь пойти погулять? – спросил я.
– Я бы с радостью.
Она вложила свою руку в мою, и мы прогуливались по территории, повторяя одно и то же снова и снова каждые пять минут. Я опять сказал, что доктора собираются ей помочь, и она просияла под тяжелым серым небом. Ее щеки побледнели от холода, и снежинки запутались в ее волосах, когда пошел первый снег в этом сезоне.
– Это так прекрасно, – сказала Тея, протягивая руку, чтобы поймать хлопья.
Я посмотрел на нее сверху вниз.
– Очень.
Мое сердце болело от дежавю – Тея вела себя точно так же, как и в прошлом году. Тогда она тоже ловила снежинки и говорила, как это прекрасно.
«Она все еще улыбается. Несмотря на череду дней в тюрьме, у нее есть надежда. Всегда есть».
– Я люблю тебя, – сказал я, притягивая ее к себе.
– Я тоже тебя люблю. Джимми с добрыми глазами.
Она положила мне на плечо щеку и смотрела, как падает снег.
– Врачи проведут тебе процедуру, – сказал я, прижавшись к ее волосам. – Они думают, что это сделает тебя лучше.
Ее охватило волнение.
– Поможет?
Я закрыл глаза.
– Надеюсь, детка.
Она немного помолчала, потом спросила:
– Ты будешь там?
Я поднял голову. Она никогда не спрашивала меня об этом раньше.
– Да. Когда ты проснешься, я буду там. Я обещаю.
Она подняла ко мне лицо, на губах играла смущенная улыбка.
– Что такое? – спросил я, убирая прядь волос с ее щеки.
– Я уже слышала, как ты говорил это раньше. Что обещаешь, – протянула она. – Я помню.
Я уставился на нее.
– Правда?
Она кивнула с невероятно голубыми глазами и безмятежной улыбкой.
– Это было во сне.
– Ой. – Мои плечи упали. «Сон. Не память».
Но для Теи, застрявшей в амнезии, сон был ее единственным воспоминанием.
Она провела кончиками пальцев по моему подбородку.
– Лучший сон, который я когда-либо видела. Мы с тобой были вместе, и мы были счастливы.
Я улыбнулся и обнял ее.
– Мы и были, – пробормотал я в ее волосы. – Да.
«Что бы ни случилось завтра, однажды мы уже были счастливы.
У нас было лучшее время в нашей жизни».
Эпилог II
Тея
«Я впервые открываю глаза…»
– Не могу поверить, что это взаправду, – сказала я. – Это сон, и я вот-вот проснусь в любую секунду.
– Могу представить, – поддакнул Джимми, обвивая руками мою талию и целуя меня в шею. – Ты гений. Ты этого заслуживаешь.
Я сжимала держащие меня руки и оглядывала затемненную галерею. Выставка заняла целое крыло в Ричмондском музее современного искусства и была посвящена исключительно моему творчеству. Сегодня вечером давали торжественную вечеринку, устроенную куратором. Искусствоведы назвали мои картины необычайным визуальным путешествием по жизни человека, страдающего от одного из самых тяжелых случаев амнезии в мире.
Вылеченного случая амнезии.
Я принимала «Лапарин» в течение последних десяти лет и, за исключением одного побочного эффекта, спокойно собиралась остаться на нем до конца своей жизни. Он удержал меня в моей жизни.
– Ты готова? – спросил Джимми. – Они скоро откроются.
– Я хочу побыть еще несколько секунд наедине с тобой.
– Меня это устраивает. Ты выглядишь потрясающе. – Он наклонился, чтобы поцеловать шрам на моей ключице. – Это платье было дорогим?
