– Молчи. – Она покачала головой, слезы текли по ее щекам. – Просто заткнись.
– Или поднимемся на Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы я мог наблюдать, как ты умираешь на моих руках?
– Заткнись, Джимми! Не порть мой Эмпайр-стейт… Не делай этого…
Гнев вытек из меня, превратился в агонию.
– Они найдут другое лекарство. Получше. Они попробуют снова.
– Нет. – Она наворачивала круги по центру комнаты. – Нет… Нет, я не могу.
– А я не могу смотреть, как ты…
– Как я что? Исчезну? Забуду тебя? Снова усну? Пять минут, Джимми! – кричала она, растопырив пальцы. – У меня пять минут и больше ничего. Это как жить в крошечной коробочке, и как только я начинаю вылезать, то снова впадаю. Вот только все не так ясно. Это бессознательное. У меня нет роскоши сознания. Ты боишься моей смерти? Без лекарств, Джимми… – Она рвано вздохнула. – Я уже мертва.
Я медленно покачал головой, мое зрение затуманилось. Эмоции, которые я никогда не испытывал, затопили меня. Я едва мог проглотить их.
«Она не твоя. И никогда не была твоей, – усмехнулась Дорис. – Ты не можешь плакать…»
– Нет… – пробормотал я, не зная, кому отвечаю.
– Да. – Тея плакала. – У меня есть несколько минут, чтобы построить жизнь, а потом она разрушается, снова и снова. Я не могу даже описать, какой это гребаный кошмар. Я уже пробовала. Я говорила тебе в тех цепочках слов. Я кричала на тебя с тех рисунков.
Я сжал челюсти.
– Я знаю.
– Ты не знаешь. Я улыбалась и все время была такой чертовски веселой, верно? Все, что у меня было, – это жалкий маленький проблеск надежды. Надежды на то, что, как я думала, было правдой: что мама и папа придут, а врачи работают над моим случаем. Они собирались мне помочь. Это все, что у меня было. Два года. Только мама и папа не приходили, а врачи сдались. Делия собиралась позволить мне сгнить в этой тюрьме.
– Не в этот раз, – сказал я. – Доктор Милтон близок к разгадке. Он попробует еще раз…
– И сколько это займет? Еще два года? Еще два года перезагружаться снова и снова. Посреди душа. Обеда. – Ее голос сломался. – Или глядеть тебе в глаза и смутно подозревать, что где-то в глубине души мы что-то значим друг для друга. Как укус, который невозможно почесать. Даже не зуд. Отголосок сна о зуде. Чувство, которое у меня могло быть однажды, но я не могу его понять. Не могу это почувствовать. Я ничего не чувствую. Можешь представить себе мысли или чувства, которые не в состоянии удержать? – Она покачала головой, ее тело дрожало. – Я не вернусь к этой жизни. Я бы предпочла умереть на твоих руках на вершине Эмпайр-стейт-билдинг.
Слова повисли в воздухе между нами. Земля под моими ногами дрогнула. Рухнула. Все, что мы строили, рухнуло вместе со всем, что мы собирались построить. Все наши планы на будущее.
– Ты запомнишь нас, – сказал я, запинаясь. – Как музыку и твои картины, ты запомнишь.
Она покачала головой и прошептала:
– Нет. Это слишком сложно.
– Не сдавайся, Тея, – сказал я, приближаясь к ней. – Разве не об этом ты меня просила? Н-н-не сдаваться?
– Я знаю, но… я не могу, Джимми.
Теперь я стоял перед ней, тянулся к ней.
– Я не могу, – прошептала она.
– Можешь. – Я обнял ее, свободной рукой скользнув в волосы. – Боже, Тея…
Она упала на меня, ее горячие слезы хлынули на мою голую кожу. Тея позволила мне подержать ее несколько мгновений, а затем напряглась и покачала головой.
– Нет, я не буду этого делать. Я не вернусь в эту гробницу. – Она оттолкнула меня и снова протянула руку. – Дай мне пузырек, Джимми.
– Боже.
– Пожалуйста, – умоляла она, ее лицо сморщилось. – Не поступай так со мной.
Я ожесточил свое сердце против ее просьб. Представил, как она бьется в конвульсиях или падает на землю, не дышит, глаза смотрят…
– Это не твое дело, – сказала она, читая мое лицо; ее голос тоже стал жестче. – Это мой выбор. Мой.
– Тея…
– Ты столько болтал по поводу моего выбора и моего согласия, а теперь хочешь все вернуть назад.
– Это не согласие.
– Разве? Это моя жизнь. Дай мне бутылку, Джеймс.
Я не мог этого сделать. Я не мог вручить ей яд и наблюдать, как она глотает его каждое утро, пока новое утро не настанет.
Тея бросилась на меня, но я быстро убрал руку и моргнул, на мгновение растерянный, когда вместо этого она схватила свой рюкзак у наших ног.
– Что ты делаешь? Подожди…
Она помчалась к двери, и я последовал на два шага позади. Она открыла дверь и оглянулась, ее голос разбил мне сердце.
– До свидания, Джимми. Мне еще надо посмотреть Нью-Йорк.
Она выбросила руку вперед. Я снова убрал лекарства из зоны досягаемости, но вместо этого Тея сорвала с меня полотенце.
– Твою мать…
Она убежала, и тяжелая дверь впечаталась мне в локоть. Теперь боль навалилась на ярость, горе и ужас. Я с рваным криком распахнул дверь, но Тея уже была на полпути по коридору и направлялась к лестнице. Мне никогда ее не поймать. Не смог бы пройти мимо стойки регистрации с голой задницей.
– Твою мать, – выругался я и так хлопнул дверью, что сотряс комнату. Я швырнул пузырек «Хазарина» в стену. Лекарство отскочило и покатилось по полу, целое и невредимое.
Я натянул одежду, мои трясущиеся пальцы долго возились с пуговицами и шнурками ботинок. Адреналин взорвался в моих венах, когда я нажал на кнопки лифта. У Теи было шестнадцать пролетов пешком. Я мог ее догнать. Я мог бы поймать ее.
– Давай, – подгонял я, снова и снова нажимая кнопку. Наконец лифт прибыл и мучительно медленно спустился в вестибюль. Я сплюнул еще одно проклятие, когда он остановился на десятом этаже, чтобы впустить парня.
Он взглянул на мое лицо и отступил назад.
– Я подожду следующий.
В холле я принялся озираться, ища следы Теи. Помчался к лестнице и распахнул дверь, надеясь услышать эхо ее шагов. Но помимо своего дрожащего дыхания не уловил ни звука.
– Тут сейчас блондинка не проходила? – спросил я парня на стойке регистрации.
– Я не знаю, сэр, – сказал он до безобразия спокойно. – Множество людей приходят сюда.
Я выбежал через парадную дверь, осматривая тротуары в обе стороны и через улицу. Никаких признаков Теи.
Вернувшись в вестибюль, я посмотрел на лифты и лестничную клетку. Минуты тикали. Лифты открылись, и люди вышли. Без Теи.
«Она ушла. Ты потерял ее. Облажался. Не смей плакать…»
Я опустился на стул в холле гостиницы и обхватил голову. Это было слишком. Я чувствовал слишком много. К Тее. Из-за всего. Годы и годы оцепенелых чувств начали вырываться на свободу; пытались обрушить плотины, пробить стены. Потоп, в котором я утону, если не сдержу его. Но я так чертовски устал.
