– Спойлер: сегодня ночью ты опять не выспишься.
Он издал смешок, который смягчил острые углы его черт.
«Он в порядке. Мы в порядке, и мы в Нью-Йорке. Не стоит себя накручивать».
Пока мы гуляли по музейным галереям, мое художественное образование вернулось ко мне вместе с моей любовью к живописи. Мы стояли перед вермееровской молодой женщиной с кувшином воды, и я с благоговением смотрела на ее красоту.
– Это солнечный свет, – сказала я. – Видишь, как он наводняет комнату? Как блестит на кувшине и стекле в окне. Вся эта синева и золото… – Я покачала головой. – Такой простой момент, что становится почти неземным. Что-то божественное есть в этой молодой женщине, в том, как она открывает окно, чтобы впустить утро.
Я любовалась картиной, пока не обнаружила, что Джимми смотрит на меня со странным ностальгическим выражением на лице.
– Что такое?
– Я вспомнил наш первый разговор. Как мы стояли перед картиной в «Голубом хребте». Ты описывала, как свет падает на плод.
– Я помню.
Он кивнул.
– Но это продолжалось недолго. Тот идеальный момент.
– Тогда – нет, – сказала я. – Теперь – да.
Его глаза смотрели на меня так, как я смотрела на Вермеера. Джим кивнул и перешел к следующей картине.
Мы прошли по музею и попали в египетские галереи, которые я так мечтала увидеть. Но теперь они не тронули меня так, как Вермеер.
– Мне нравятся артефакты, – пояснила я, когда мы шли мимо ярко-синего бегемота в витрине. – Я люблю историю и ритуалы. Это никуда не делось, но…
– Но что? – спросил Джимми.
Я положила руку на стеклянную витрину, где висело полуразрушенное каменное лицо правителя; от его глаз и головы ничего не осталось.
– Не знаю, – пробормотала я. – Все по-другому. Будто та часть меня, которая была одержима Египтом, теперь исчезла.
Я не могла сформулировать мысль, пока мы не направились к крылу Саклера и не встали перед храмом Дендура, который перевезли из Египта кирпичик за кирпичиком через всю Атлантику и собрали здесь.
Я ожидала, что у меня захватит дух при виде храма и двух огромных статуй, которые его охраняли. Но я вздрогнула и потерла руки.
– Могила.
Джимми посмотрел на меня сверху вниз.
– Нет, – поправилась я. – Это святилище, а моя амнезия… Вот как это ощущалось. Могила, а «Голубой хребет» был пирамидой, где хранились все вещи, необходимые мне для жизни. Но это была не жизнь. Вот жизнь, и мне больше не нужна пирамида. Я свободна.
Мы стояли бок о бок перед памятником. Я вдохнула через нос и выдохнула.
– Ладно, – сказала я, сунув руку в ладонь Джимми. – Идем дальше.
Мы направились на выставку Леонардо да Винчи и оставались там до тех пор, пока не увидели столько, сколько мог выдержать Джимми, прежде чем ему стало скучно, – а потом вернулись к яркому солнцу, и пространство между нами уже не казалось таким уж большим.
– Пункт номер два в моем списке: пикник в Центральном парке, затем прогулка по Боу-Бридж. Умираю от голода.
– Как насчет хот-дога? – кивнул Джимми в сторону продавца на улице.
– Мне отчаянно нужен хот-дог. – Я ахнула и схватила Джимми за руку, глядя на него широко раскрытыми глазами. – Это же ее реплика.
Он ухмыльнулся.
– Дай угадаю. «Офис»?
– Я ждала два года, чтобы куда-нибудь ее вставить. Вот теперь моя жизнь идеальна.
Он закатил глаза.
– Хватит, женщина. Давай раздобудем тебе хот-дог.
Мы купили два хот-дога, два лимонада и два маленьких пакетика чипсов и отнесли их на скамейку в тени огромного дуба.
После того, как мы поели, Джимми скомкал сал-фетку.
– Кажется, мне мало.
– Сейчас, – сказала я, вскочив на ноги.
– Нет, я сам.
– Не в этот раз. – Я поцеловала его в щеку. – Пять минут.
Я вернулась с еще одним хот-догом для него, с дополнительной горчицей и соусом.
– Черт, я забыла салфетки.
– Тея, подожди. Я схожу.
– Нет. Ты ешь.
Я вернулась к продавцу, практически прыгая от счастья, и пришла обратно с кучей салфеток.
– Вот, пожалуйста, – заявила я, плюхаясь на скамейку рядом с ним. И сделала глоток своего лимонада. – Боже, сегодняшний день не может быть более совершенным.
Джим не притронулся к своему хот-догу. Я озадаченно посмотрела на него, и он отвел взгляд, уставившись на парк.
– Что там дальше? – спросил Джим. – Боу-Бридж?
Я кивнула.
– Это одна из самых фотографируемых достопримечательностей в Нью-Йорке. Так красиво и романтично. – Я подтолкнула его руку. – И если с тебя хватит картин и красивых мостов, сегодня вечером мы можем пойти… Я не знаю. На Рестлманию
[5] или что-то в таком духе.
Он не улыбнулся, просто встал и отдал свою еду бездомному, сидевшему на соседней скамейке.
– Ему это нужно больше, – пояснил Джим в ответ на мой взгляд.
– Хорошо.
Милый поступок, но грусть снова появилась в его глазах.
Мы пришли к Боу-Бридж, изящной арке, перехватывающей озеро, и пересекли его вместе с дюжиной других туристов.
– У нас нет ни одной совместной фотографии, – сказала я, вытащив свой телефон из рюкзака. – Это будет первый кадр на моем телефоне с момента аварии. Думаю, это уместно. Моя старая жизнь прямо рядом с новой, и ничего нет между ними.
Мы приблизились друг к другу, я подняла телефон и развернула треснутый экран, чтобы захватить нас, зеленые воды озера и Нью-Йорк, возвышающийся за верхушками деревьев.
– Скажи «чиииз», – протянула я, и у меня перехватило горло. Услышав слезы в моем голосе, Джимми повернулся ко мне, и тут раздался щелчок.
Мы наклонились над телефоном, чтобы посмотреть кадр.
– Не очень весело. Я, очевидно, собираюсь плакать, а ты смотришь на меня. – Я покачала головой и сглотнула. – Ты так много на меня смотришь…
Слова разваливались на части. Джимми притянул меня к себе.
– Я никогда так много не плакала, – сказала я ему в грудь. – А может, нет. Но точно не испытывала так много сильных эмоций. Ужасное горе и чистое счастье.
Мы несколько минут стояли на мостике, обхватив друг друга руками. Джимми до сих пор не сказал ни слова.
Я всхлипнула и еще раз взглянула на нашу фотографию.
– Сделаю получше. Хотя от слез мои глаза кажутся по-настоящему синими.
