– Я в порядке. Я прекрасно себя чувствую. Я с каждым днем вспоминаю все больше и больше. Я хочу покинуть санаторий, снять свое жилье, устроиться на работу. И если у лекарства есть побочные эффекты, я не хочу сидеть здесь и ждать их.
Я выстрелила в нее своей самой яркой, самой очаровательной улыбкой. Той, что заставляла папу таять, но никогда не работала с мамой.
– Отпустите меня, и я соглашусь на любые процедуры, какие понадобятся.
– Боюсь, пока я не могу это позволить, – сказала она и сделала пометку в своей таблице.
Итак, доктор Ч. скорее мама.
– Это не тюрьма, – сухо сказала я. – Я не заключенная. Я пациент. Я должна иметь право уйти, когда захочу.
– У меня есть доверенность, – сказала Делия и обменялась взглядами с доктором Чен. – И до тех пор, пока врачи считают, что тебе здесь безопаснее, я на их стороне.
– Это имело смысл, когда я была недееспособна. Теперь все иначе. Ты не можешь держать меня здесь против моей воли.
– Не драматизируй. – Делия скрестила руки. – Мы должны подождать и посмотреть…
– Боже, Дел. Если лекарство перестанет действовать, это еще одна причина, чтобы выйти сейчас. Мне нужно жить. Я не больна. Я – это я. Я прямо здесь, перед тобой.
– Все дело в том санитаре? Он вкладывает эти мысли тебе в голову?
Я всплеснула руками.
– Знаешь что? Я вообще-то способна иметь собственные мысли. И мечты. Я хочу отправиться в путешествие. В Нью-Йорк.
– Это за сотни миль.
– И что, в Нью-Йорке нет больниц? – Я постучала пальцем по подбородку. – Дай-ка припомню…
Делия закатила глаза.
– Да ладно, – сказала я, пытаясь их развеселить. – Я же не в пустыне окажусь, если что-то пойдет не так.
Делия умоляюще посмотрела на доктора Чен.
– Вы можете ее вразумить?
Доктор Чен явно чувствовала себя неуютно.
– Суть в том, Тея, что еще слишком рано оценивать какие-либо долгосрочные побочные эффекты. Я бы предпочла держать тебя под наблюдением.
– Хорошо, – выплюнула я. – Но как долго?
– Месяц, как минимум. Возможно, два.
«Месяц? Вашу ж мать, ни за что».
– Я прождала два года, – протянула я, контролируя каждое слово, чтобы они не посадили меня под надзор. – Думаю, еще несколько недель не так уж важно.
Но это было важно. Эти годы были долгим, бесконечным днем сурка. Просыпайся, ешь, смотри «Офис», гуляй, рисуй пирамиды, кричи о помощи, ешь, иди спать, чисти зубы, умывайся – и так по кругу. Шагами по пять минут каждый. Пока Джимми не услышал мои крики и не добавил музыку и цвет в мое монотонное, монохромное существование.
Теперь у меня была настоящая жизнь во всем ее прекрасном, мучительном, удивительном блеске, а они хотели держать меня в тюрьме. Драгоценные секунды уплывали. Я практически считала их в такт биению собственного сердца.
Доктор Чен закончила осмотр, и Делия встала.
– У меня дела в Роаноке. Вернусь позже. – Она крепко обняла меня. – Будь умницей.
– Не обещаю.
Я сидела в тишине своей комнаты. Она не была такой бескрайней и пустой, как ужасная тишина амнезии, но и живой ее назвать не получалось.
Я достала свой треснувший телефон из верхнего ящика нового комода, – проверив, что кошелек все еще здесь, под стопкой нового кружевного белья, – и пролистала iTunes. Включила песню «Tidal Wave» от новой группы, которая появилась за последние два года, и оделась в эти новые кружевные трусики, джинсовые шорты и розовую футболку.
Я захватила телефон с собой и направилась вниз. Технически сейчас было время завтрака, но к черту расписание. Мне нужно было рисовать.
Комната отдыха была пуста, только чистый холст ждал меня. Я выдавила краску на палитру и потянулась за кистью. Нет, кисти недостаточно.
Я положила холст на брезент на полу и прямо руками набрала горсть фиолетовой акриловой краски. Дала каплям упасть, как слезы, затем встала на колени и провела рукой по холсту.
В течение следующих двадцати минут я атаковала полотно разными цветами, используя капли, или мазки, или отпечатки ладоней. Позволила краске говорить за меня. Хаос чистых эмоций в стиле Джексона Поллока. Я сделала музыку громче, позволила краске стать продолжением меня.
Фиолетовый – плач по родителям.
Змея черного цвета, который может задушить меня и утащить обратно в амнезию.
Желтый – надежда на то, что больше такого не будет.
И водовороты краски, буйство цвета для всего, что я чувствовала внутри себя. К Делии и Рите. И к Джимми. О свободе по ту сторону этих стен – и жизни, которую я могла бы иметь с ним, если бы нам хватило смелости исследовать все, что лежало между нами.
«Он куда больше, чем знает сам».
Я села на пятках; разноцветные пятна покрывали мою одежду, а ладони окрасились в желтый. Тыльной стороной я убрала прядь с потного лба и посмотрела, что получилось.
Это была красивая, грязная, хаотичная картина, которая отражала все, что было внутри меня… и не вела никуда.
«Надо было нарисовать очередную пирамиду».
Могилу.
Глава 24
Джим
Моя смена началась с разлива кленового сиропа в столовой. Небольшие катастрофы продолжались до обеда, и я часами не мог поднять голову. Мои мысли возвращались к Тее каждую минуту.
– Она в комнате отдыха, – сказала Рита, поймав меня в коридоре и словно прочитав мои мысли. – Можешь ее проверить?
«Спасибо, Рита».
– Конечно.
Тея сидела, согнувшись над холстом и капая на него желтой краской со своих рук. Она работала лихорадочно, как будто кто-то ее подгонял. Прекрасный хаос больших ярких всплесков цвета, проливающихся за границы холста на пол.
Тея глянула на меня, когда я подошел, затем вернулась к рисованию. Пот блестел на ее груди, отчего маленькое ожерелье с бледно-зеленым камнем прилипло к коже.
– Творческий застой кончился, – сообщила Тея.
– Вижу.
– Это то, что я чувствую, Джимми, – пояснила она, проводя руками, покрытыми желтой краской. – А этот маленький холст – санаторий. Он слишком тесный для меня.
Она сделала последний штрих и поднялась на ноги. Мы встали рядом над картиной.
– Ты когда-нибудь был в Нью-Йорке? – спросила Тея.
– Нет.
– И я нет. Я всегда мечтала туда попасть, еще с самого детства. Я хочу увидеть огни Таймс-сквер. Хочу подняться на вершину Эмпайр-стейт-билдинг и посмотреть, как оттуда выглядит мир. Хочу погулять по Центральному парку и съесть хот-дог у уличного торговца. Я хочу всего этого и не хочу ждать.
