– Что я рисовала? – Она секунду подумала. – Египетские сцены. Одну за другой.
– Ты сделала множество словесных цепочек. Так ты общалась.
– Это все, что у меня было. Слова вместо предложений или абзацев. Никаких глав в книге Теи.
Она уставилась на чистый холст, и ее охватила дрожь. Тея обняла себя, ее глаза блестели.
– У тебя все нормально?
– Я испортила последнюю картину, которую сделала… Из-за него. Он заставлял меня делать вещи. Я не могла вспомнить, но я знала. Понимаю, это не имеет смысла…
– Нет. Я понял.
– Да, ты понял, – сказала она, глядя на меня. – Ты знал, что я пытаюсь что-то сказать, когда залила свою нью-йоркскую картину черным. Я разрушила ее, потому что он разрушал меня.
Голос Теи прервался на последних словах, и, не задумываясь, я обнял ее. Она на мгновение прильнула ко мне, прежде чем оттолкнуться и вытереть глаза.
– Хватит слез, – сказала Тея. – Я не хочу больше сидеть внутри. Я больше не хочу быть здесь. Внутри этих стен.
– Хорошо, – ответил я. – Давай прогуляемся.
– По территории? С заборами, просто скрытыми из поля зрения?
Но она послушалась и, выйдя на улицу на свежий воздух и солнце, вздохнула.
– Прости, что накинулась на тебя, Джимми. Я схожу с ума. Я чувствую, что могу пробежать марафон, но они все равно запихнули меня в колесо хомяка.
– Еще рано, – сказал я. – Дай им время. Они должны убедиться, что ты в порядке.
– Я знаю. Я не неблагодарная, просто готова идти дальше. – Она посмотрела на меня. – А как насчет тебя? Ты когда-нибудь хотел заняться чем-то, кроме работы в санатории?
Я начал пожимать плечами, но вместо этого сказал ей правду.
– Я хотел стать детским логопедом.
Она замерла и удивленно приоткрыла рот.
– Это потрясающе. Почему не стал?
– Учиться в колледже значит больше говорить. Было достаточно сложно просто закончить среднюю школу.
Ее брови нахмурились.
– Подожди, я сейчас вспомнила. Над тобой издевались. – Выражение ее лица стало жестким. – Ненавижу. Ненавижу, что они с тобой сделали. Но ты не можешь отказаться от своей мечты, Джимми. Я знаю, это звучит безумно шаблонно, но это правда.
– Заика помогает заикающимся детям?
– Заикание делает тебя идеальным кандидатом для работы. Эти дети должны видеть кого-то, кто похож на них. Кого-то, кому тоже пришлось тяжело, но он справился.
Мы подошли к скамейке, на которой сидели на днях. Той, что стояла перед северным фасадом «Голубого хребта» и окружающим лесом за его пределами.
– Ты не знаешь, как ты прекрасен, Джимми, потому что никто тебе не сказал. – Я напрягся, но она положила ладонь мне на руку. – Это не жалость, понимаешь? Просто факты. Ты помог мне больше, чем кто-либо. Я имею в виду не только живопись и музыку. Я имею в виду… ту ночь.
Она смотрела прямо перед собой. Ее голос дрожал, но она сдержалась.
– Сегодня Рита спросила меня, хочу ли я поговорить о нем, и я ответила «нет». Но думаю, что, в конце концов, пора.
– Я здесь, – сказал я.
Она вдохнула и выдохнула.
– Я знаю, что много говорила об Антонии и Клеопатре. Постоянно. Я даже уверяла людей, будто я египтолог. Но, конечно, я им не являюсь. Я люблю Египет, его историю и пирамиды. Постоянно рисовала их до аварии. Но после мне потребовалась история. Думаю, это был единственный способ избежать сумасшествия. Позаимствовать историю Клеопатры, раз у меня не было своей.
– Это имеет смысл.
Она кивнула и с благодарностью улыбнулась.
– Когда Бретт начал приходить ночью, то сказал, что мне некого позвать на помощь. Только он и я.
– Он солгал, – сказал я тихим напряженным голосом, ругая себя, что не разгадал ублюдка раньше. – Он лгал, чтобы ты чувствовала себя беспомощной.
– Да, – прошептала она. – Итак, я позаимствовала историю Клеопатры. Марк Антоний умер, и она была очень одинока. Клеопатра положила руку в корзину со змеей. И я тоже. Но я была не одна, не так ли?
Я покачал головой.
– Нет, Тея.
– Я не пыталась покончить с собой, – продолжала она. – Я знаю, как это выглядело. Я сделала это только потому, что так сделала Клеопатра, а она была мной. Ее история была моей, поэтому я рассказала ее единственным способом, который знала.
Тея прищурилась.
– Ты был там. Ты вырвал мою руку из корзины. Потому что ты услышал, как я рассказываю историю, когда никто больше ее не слышал. – Голос Теи дрогнул, но не сломался. – И ты остановил Бретта. Не просто остановил его; ты сделал из него шар для боулинга и запустил в мой комод.
– Он это заслужил, – сказал я. – Я бы сделал это снова.
– Какую песню ты пел мне после?
– «Я последую за тобой во тьму».
Она положила голову мне на плечо.
– Споешь ее для меня?
– Сейчас?
– Нет момента лучше.
– Пожалуй.
Я прочистил горло и пел Тее, пока полдень не приблизился к сумеркам, а небо не стало пурпурным и оранжевым. Это не входило в инструкции. В моей инструкции не было того, что я чувствовал к Тее. Она была слишком хороша. Быть с ней слишком хорошо.
«Ничто хорошее не длится…»
Я закончил песню.
– Ты прекрасный певец, Джимми. – Она хлюпнула носом и села. – Джимми с добрыми глазами. Вот как я тебя запомнила. Прямо здесь. – Она положила руку себе на грудь, на сердце.
Я кивнул, глядя на ее губы. Я хотел ее поцеловать. Просто умирал, как хотел. Обхватить ее лицо и запустить руки в волосы. Прильнуть к губам и попробовать ее сладость.
Но глаза Теи все еще сияли слезами из-за того, что сделал Бретт. Я должен был заботиться о ней. Это была моя работа.
– Нам пора внутрь, – сказал я.
– Джимми… – Но потом она кивнула. – Хорошо. Пожалуй, пора.
Я повел ее обратно в санаторий, но, когда дверь за нами закрылась, я почувствовал, что предаю нас обоих.
Глава 23
Тея
Через неделю доктор Милтон улетел обратно в Сидней.
– Если он может уйти, почему я не могу? – спросила я доктора Чен во время одной из моих утренних проверок.
Делия сидела на кровати, просматривая телефон. Даже этим ранним утром она была здесь и нависала надо мной. Сестра вздохнула.
– Ну вот опять.
Я поморщилась, пока доктор Чен слушала мое сердце.
– Еще слишком рано узнавать о долгосрочных эффектах лекарства, – сказала она, накидывая стетоскоп на шею. – Тебя нужно держать в контролируемой обстановке ради твоей же безопасности. Не говоря уже о том, что ты лишь одиннадцатый кандидат в истории медицинской науки, кто проходит эту процедуру. Слишком рано выпускать тебя в мир без мер предосторожности.
