– Верно. Ты молодец, Джим. Действительно молодец.
– Спасибо.
Остаток дня я лелеял это «действительно молодец» и хлопок по плечу от Хоакина. Судьба скрывала от меня Тею, а хлопоты не давали думать о чем-то еще. Работа спорилась.
Позже днем я взял швабру и ведро и вошел в комнату отдыха, как раз после того, как Рита увела оттуда Тею. Та улыбалась.
«Потому что она вполне счастлива. Продолжай делать свою работу. Так же, как с мистером Перелло».
Напевая «Sweet Child O’Mine», я пошел убирать со стола Теи. Рита оставила там маркеры и несколько листов бумаги. Я собрал их, чтобы отнести на место.
И замер на полпути.
Я уже видел рисунки Теи, но на самом деле не присматривался. А вот сейчас посмотрел.
Цепочка слов, о которой я спрашивал Риту, была одной из сотен. Тысяч. Весь рисунок пирамиды под египетским солнцем состоял из них. Убористый почерк, такой же аккуратный, как машинный. Каждая деталь рисунка состояла из слов, раскрашенных маркерами.
«Все из цепочек? Невероятно».
Я схватил стопку рисунков с полки Теи. Первый представлял собой еще одну пирамиду в египетской пустыне. И следующий. И следующий. Вся стопка состояла из сюжетов Древнего Египта, некоторые с Клеопатрой в сине-золотом головном уборе и с золотыми браслетами на руках. Некоторые с Марком Антонием во главе флота военных кораблей; его высоко поднятый меч блестел на солнце.
Каждое изображение было создано из слов. Цепочек слов. Как картины пуантилистов, только вместо точек буквы.
Гробница тень вскоре луна стон вырос посеян одиноко потерян потерян
Я развернул страницу под другим углом, чтобы прочитать крошечный скрипт, который изображал черную кошку, греющуюся на солнце.
Кот сидел пел жало крыло оса было не должно доверить желание последний вздох ушел ушел ушел
Тени, отбрасываемые на песок пустыни, представляли собой море слов, написанных черными чернилами и закрашенных серым. Одна строка бросилась мне в глаза.
Темный метка жаворонок ловушка ловушка споткнулся разорванный веревка надежда выдержка петь экран крик крик крик
– Вот же черт.
Это были не просто цепочки слов. Это были струны боли. И в конце каждого одна и та же тема. Припев в конце куплета Теи. Повтор, как эхо голоса, кричащего откуда-то из глубины, темноты.
Потерян. Ушел. Крик.
Мои руки дрожали. Я перебирал недельные кипы рисунков, выбирая наугад все новые цепочки слов. Мое дыхание зачастило. Одна строка напугала меня больше всех. Короткая цепочка слов, что составляла небольшую тень под троном Клеопатры.
Любовь жить жизнь нож рядом рвать пророк страх износ где? здесь здесь здесь
– Здесь, – прошептал я. – Она здесь.
Я не дурак и понимал: доктора наверняка видели ее рисунки – но какого ж хрена ничего не сделали? Разве это не доказательство, что Тея понимает свою ситуацию?
«Все здесь. Она знает, что с ней происходит».
Мысль упала в сердце, точно камень.
– Боже. Вдох. Выдох. – Я схватился за край стула, а за окнами сгущались сумерки. – Она знает. Твою мать, она знает.
Это не просто набор слов. Нет. Тея была там, заперта в своем собственном разуме, годами.
Рита вошла в комнату отдыха, на этот раз крепко держа Нэнси Уиллис – еще одну резидентку, что страдала от постоянного головокружения из-за травмы, полученной двадцать лет назад. Рита усадила старуху на стул и принесла ей комплект домино.
– Я сейчас вернусь, мисс Уиллис, – сказала Рита, читая мое выражение лица. – Джим? Ты бледный как стена.
Я хотел было показать рисунки Рите, но остановился. Она их видела. Она тоже работает здесь годами. Гнев горел в моих венах, а значит, заикание вылезло наружу.
– Н-ничего. Я в порядке.
Она нахмурилась, но мисс Уиллис уронила домино и позвала на помощь. Рита оставила меня, вернулась к подопечной, а мне следовало вновь приступить к работе. Я должен был вынести мусор. Сделать свою работу. Выбросить все рисунки Теи.
Все ее мольбы о помощи.
Я затолкал рисунки в мешок, но не стал его завязывать. Просто вынул из ведра и закрутил, чтобы донести до бака на улице.
«Что ты делаешь?»
Я смутно сознавал, что хочу забрать рисунки и… что? Отправить их фото доктору Теи? Другому врачу? Специалисту получше, кто хоть что-то сделает с тем, что она заперта в пятиминутной петле времени?
Снаружи воздух был густым и липким; летнее солнце блестело в ясном голубом небе. У мусорного контейнера рядом со зданием я полез в мешок и схватил три или четыре рисунка Теи, свернул их в трубочку и сунул в задний карман. Затем связал мешок и бросил в бак.
– Что ты забрал, Джим?
Дерьмо…
Крышка бака упала, едва не попав мне по пальцам. С колотящимся сердцем я повернулся к нему спиной, глядя на приближающегося Алонзо.
– Н-н-ничего.
– Жарковато нынче для озноба. – Он склонил голову. – Нервничаешь? Покажи мне это «ничего».
«А сейчас ты потеряешь свою работу, придурок».
Я вдохнул, выдохнул и отдал ему свернутые рисунки.
Алонзо развернул бумагу и сунул сигарету в рот.
– Любишь искусство?
– Нет, сэр.
– Не расскажешь, почему решил стянуть рисунки мисс Хьюз из мусорной корзины?
Я выпрямился, скрестил руки. Раз он все равно собирался меня уволить, отчего бы не сказать правду.
– Неправильно их выбрасывать.
Он кивнул и снова свернул бумаги.
– Садись.
Я опустил руки и последовал за ним к скамейке, обращенной к западному крылу «Голубого хребта». Сверчки стрекотали и мелькали в высокой траве. Алонзо зажег сигарету.
– Цепочки слов, верно?
Я кивнул. Алонзо начал говорить, но тут какое-то движение наверху привлекло наше внимание. Тея появилась в окне своей комнаты. Она не посмотрела вниз, лишь положила руку на стекло и уставилась на лес, горы вдали.
– Ты не можешь так на нее смотреть, – сказал Алонзо.
Я вздрогнул и оторвал взгляд от Теи.
– Я не…
– И ты ничего не можешь выносить из санатория. Узнай об этом Делия Хьюз, на куски бы тебя порвала, без вопросов.
– Они явно важные, – тихо сказал я. – Эти цепочки.
– Это не твое дело, сынок. Мы уже это обсуждали. Она не такая, как ты или я. Она выглядит красивой. Здоровой. Она много улыбается. Но у нее поврежден мозг. Поврежден. Мозг.
Я вздрогнул.
– Я знаю.
