У меня опять потекли слезы. Я плакал и не мог остановиться. Пошарив по карманам в поисках носового платка и ничего не найдя, я встал, пошел на кухню и принес рулон бумажных полотенец, вызвав у Жана приступ смеха. Я отрывал от рулона лоскут за лоскутом, потому что они мгновенно намокали. Сквозь слезы я потребовал от Жана, чтобы он рассказал мне все с самого начала, во всех подробностях: как и в каких выражениях врач сообщил ему диагноз, с кем он в тот момент был, что они сделали потом, каких еще специалистов он посетил, какое лечение ему назначили, каковы побочные эффекты химиотерапии. Я выпытывал, хорошо ли он спит по ночам или вынужден принимать снотворное, как восприняли страшную весть его жена и сын, знают ли о происходящем его внуки. Потом я спросил, сколько ему дают врачи, и сам поразился тому, с какой легкостью задал этот бестактный вопрос.
– Несколько месяцев. Максимум полгода. Но это вряд ли.
– Черт, Жан!
Диск с записями Люс доиграл до конца. Жан сказал, что немного отдохнул и чувствует себя лучше. Если я не против, можно пойти прогуляться.
– Пешком или на великах?
– Давай на великах. Только помедленнее. Я быстро устаю.
Мы выкатили велосипеды и поехали вглубь острова, куда глаза глядят, по тропинкам, оставшимся неисследованными в предыдущие дни. Мы ехали рядом, с черепашьей скоростью, пытаясь завести разговор о чем-нибудь другом, но любые наши слова звучали настолько фальшиво, что мы неизменно возвращались к теме его болезни. Нам навстречу попалось несколько пешеходов и велосипедистов. Их вежливые «Добрый день» и «Добрый день, месье» доносились до нас как сквозь сон. Меж тем погода наладилась. На оконечности мыса Перн мы слезли с велосипедов, поставили их стоймя, прислонив один к другому, и я их сфотографировал. Мы уселись на землю. Море с шумом билось в скалы, оставляя на них следы белой пены. Домой мы вернулись, когда совсем стемнело.
– Что у нас из еды?
– Спагетти с маслом, остатки кунь-амана
[5] и пиво. Годится?
– Превосходно. Настоящий диетический ужин.
В тот вечер каждый наш жест, каждое слово, каждая бытовая мелочь приобретали особое значение; мы передвигались по кухне, стараясь избегать пауз в разговоре, мы оказывали друг другу мелкие знаки внимания, вообще вели себя с предельной деликатностью.
На втором этаже, в спальне, которую занимал Лурс, стояла большая двуспальная кровать. Я предложил Жану провести эту ночь в одной комнате, в одной постели. Он согласился. Как только мы погасили свет, он положил руку мне на плечо и больше ее не убирал.
Так завершился пятый день нашей встречи.
24
Стук. Призраки. Стук
Среди ночи я проснулся от стука. Я услышал отчетливое троекратное «тук-тук-тук», доносящееся с первого этажа. Кто-то стучал в дверь моей спальни – или в дверь спальни Мары. Я знал, что внизу никого нет. Жан спал рядом со мной, а кроме нас с ним в доме не было ни души.
– Ты слышал?
– Да, – ответил Жан и добавил: – Я слышал такой же стук вчера ночью, но подумал, что это ты стучишься к Маре.
– Да ну? А почему не она ко мне? Это тебе в голову не пришло?
Мы рассмеялись, но загадка осталась неразрешенной. Я встал и осторожно спустился вниз, освещая себе дорогу включенным мобильником. На первом этаже все было тихо. Ни следа непрошеных гостей – если только они не успели удрать, пока я шел по лестнице. Входная дверь, единственный ключ от которой хранился у нас, была заперта. Я вернулся наверх и доложил Жану обстановку.
– Второй ключ может быть у месье Пака, – предположил Жан. – Не исключено, что владелец выдал ему дубликат. Просто на всякий случай. Кстати, – вдруг добавил он, – ты видел, как этот старый козел пялился на Мару? Я думал, у него глаза из орбит выскочат.
Разумеется, я обратил внимание на похотливый взгляд соседа, но все же гипотеза Жана вызвала у меня сомнения.
– Неужели ты думаешь, что он рискнул бы вломиться сюда среди ночи и стучать Маре в дверь? Он что, надеялся, что она распахнет ему объятия? Этому старому вонючему козлу? Тем более что ее здесь уже нет.
Он возразил мне: чувак не в курсе, что Мара уехала, и вообще ничего исключать нельзя. Случается что угодно – почитай хоть газеты. Окно спальни Мары выходит на задний двор, а его дом стоит как раз напротив. Он мог случайно заметить в окне силуэт красивой женщины и вычислить, в какой комнате она спит. Допустим – почему бы и нет? – что он придурок и извращенец, способный на безумный поступок, например, проникнуть в дом, где живет пять человек, в том числе трое мужчин, и постучаться в дверь к женщине, образ которой его преследует.
– Допустим, – согласился я. – Представим себе, что он так и поступил. Но чем ты тогда объяснишь, что он сбежал, даже не попытавшись довести дело до конца?
– Не знаю. Запаниковал…
– Но это не помешало ему сегодня ночью повторить попытку?
Мне слабо в это верилось, но Жан стоял на своем, уверенный, что старый месье Пак при виде Мары так возбудился, что совсем потерял голову.
Паром Жана отходил в 8:30, поэтому поднялись мы рано. Утром он чувствовал себя неважно и признал, что напрасно все последние дни так хорохорился.
– Я принимаю таблетки, которые выписывают участникам боевых действий и спортсменам велогонки «Тур де Франс», но даже на таком горючем едва-едва могу дотащиться до Ламполя! В какое ничтожество я впал!
От завтрака он отказался и лежал на диване, пока я собирал его вещи.
Несмотря на ранний час, на дебаркадере было многолюдно: вместе с нами ждали парома около сотни шумливых школьников. Они лишили нас возможности спокойно попрощаться, но, пожалуй, это было к лучшему: ни Жан, ни я не любили бурных проявлений чувств на публике.
– Как ты, в поезде нормально доедешь?
– Доеду. Скорее всего, буду спать. Таблетки я взял.
– Даниэль встретит тебя на вокзале?
– Конечно.
Мы обнялись – не слишком крепко, чтобы не сорвать катетер, – и он пошел на паром, напоследок обернувшись и помахав мне рукой. Вот и все. Я знал, что в любом случае мы скоро снова увидимся. На будущей неделе я к нему съезжу. Эта картина так и осталась стоять у меня перед глазами: больной старик в окружении галдящей ребятни. Работник парома помог ему преодолеть зазор в пятнадцать сантиметров, отделявший перрон от судна.
Зря я еще на сутки остался один на острове Уэссан. Я планировал использовать это время, чтобы спокойно поработать, но теперь видел, что эта идея изначально была глупой, а стала еще глупее. Я не мог заставить себя ни читать, ни писать. Вместо этого я ходил туда-сюда по побережью, присаживался на часок и снова ходил, смотрел на море, возвращался домой, подъедал остатки, слушал диск с записями Люс, пил чай и опять шел бродить. В доме до сих пор как будто звучали голоса Лурса, Люс и Мары; по комнатам сновали их призраки. Я сознавал, что больше никого из них не увижу – не потому, что это невозможно, а потому, что не хочу. Особенно без Жана. Я не испытывал ни малейшего желания знакомиться с мадам Лурс или подругой Люс, не говоря уже о негодяе, считающем себя мужем Мары. Я согласился бы встретиться с ними тремя, но в тех же обстоятельствах, что и здесь, без супругов, и самое малое лет через двадцать. При условии, что мы до этого доживем.
