Днем в воскресенье отец починил мне мопед. Дело было не в свече – просто забился жиклер, как это часто случается с моделями «пежо». Достаточно хорошенько его продуть, но делать это надо умеючи, не то надуешь в мотор лишнего. Ладно, не важно. Главное, что я вновь обрел свободу передвижения, а значит, тем же вечером мог отправиться туда, где собирался проститься с жизнью. Я запланировал прыжок в пустоту сразу после ужина, сочтя, что вечерний сумрак как нельзя лучше соответствует мрачным обстоятельствам моей судьбы. Последнее семейное застолье показалось мне таким обыденным и нормальным, что я даже засомневался: неужели через несколько часов мне и правда предстоит умереть? Мать приготовила крок-месье – горячие бутерброды с ветчиной и сыром, – не пожалев соуса бешамель, как любили мы с сестрой, и я слопал аж три штуки. Тем не менее я каждую секунду твердил себе: «Ты в последний раз смотришь, как смеется твоя сестра; в последний раз ловишь на лету салфетку, которую тебе с улыбкой бросает мать; в последний раз слышишь щелчок, с каким отец после ужина складывает свой нож; для тебя все – в последний раз».
Дождавшись полуночи, когда все уснули, я выскользнул из дома. Докатил мопед до перекрестка, до того самого места, где Бобе… – ну, это вы уже знаете. Оседлал машину и поехал к безымянному мосту. Его называли просто «тот мост» и махали рукой в нужную сторону, так что все сразу понимали, о чем идет речь. Река под мостом прорыла себе углубление, так что высота от парапета до поверхности воды составляла не меньше восьми метров – вполне достаточно, чтобы тело в свободном падении набрало необходимую скорость, прежде чем ударится о дно; откровенно говоря, в нашей речушке камней было больше, чем воды.
Я поставил мопед на боковую подставку и огляделся. Стояла почти полная луна, и пейзаж, выдержанный в серо-белых холодных тонах, полностью соответствовал моему настроению. Правда, меня немного задело абсолютное безразличие окружающей природы, которой явно было плевать на то, что я затеял. Я понимал, что нельзя требовать особого сочувствия от шеренги ясеней или овечьей загородки, но все же…
Усевшись на металлический парапет, я сказал себе, что медлить нечего и нечего давать себе время на раздумья. Надо действовать быстро и технично. Я широко раскрыл руки, завел их за спину и наклонился вперед, чтобы избежать приземления на ноги, что помешало бы реализации моего замысла. Я намеревался превратиться в труп, а не в паралитика. У меня в ушах раздался оглушительный звук, как будто рядом ударили в гонг с такой силой, что завибрировал, скручиваясь вихрем, воздух. Пока я летел, – удивительно долго – мне хотелось вспомнить на прощание улыбку Мары, но вместо нее передо мной всплыли лица родных – отца, матери, сестры. От ужаса они только беззвучно разевали рты, и лишь Розина нашла в себе силы крикнуть: «Сильвер, нет!» Прибежал даже Бобе; он стоял, свесив набок башку, и таращился на меня с недоумением, словно никак не мог понять, за каким чертом я поднялся в воздух на восемь метров над землей, хотя я вроде не муха и не птица. В последний миг я успел подумать: «Зря я это сделал. Может, все еще как-нибудь устроилось бы».
Удар тела о камни, как ни странно, не имел ничего общего с самим падением – во всяком случае, в моем сознании. Как будто этот удар произошел с кем-то другим, а не со мной. Я не почувствовал никакой боли. Просто не успел.
Что было потом? Ничего. Даже понимания того, что ничего нет. Я всегда подозревал, что после смерти не бывает ничего, но чтобы до такой степени!
Нет, конечно, никуда я не прыгнул.
Мне помешало донесшееся издалека настойчивое дребезжанье другого мопеда. На слух я определил: едет мопед на пятьдесят кубов, в точности как мой, то есть способный не столько быстро мчаться, сколько громко тарахтеть. Короче говоря, звук намного опережал картинку. Я шустро перекинул ноги назад через парапет и стал ждать. Водитель изо всех сил жал на газ, но прошла целая вечность, прежде чем он добрался до моста и затормозил около меня. Когда он снял шлем, выяснилось, что это Полька.
– Привет, Сильвер.
– Полька, ты? Откуда ты здесь?
– Еду с работы.
– Ты что, работаешь по воскресеньям?
– Ага, мою посуду в Шармиле.
– В Шармиле? А как ты тут оказалась? Ты же должна была ехать по другой дороге.
– Ну да. Но там дорогу ремонтируют, вот я и свернула. О-ля-ля!
Она здорово изменилась. Похудела. В ней прибавилось женственности. Она пригладила волосы, разлохматившиеся под шлемом, и сказала:
– А помнишь, там, в амбаре? Хорошо было, а?
Еще бы я не помнил! С тех пор прошло больше двух лет, но разве такое забудешь?
На сей раз мы нашли себе укрытие под мостом. Похоже, мы с Полькой были обречены на встречи в экстремальных условиях: то под раскаленной крышей амбара, пропахшего перезрелыми яблоками, и вот теперь, октябрьской ночью, – на ледяном каменистом берегу речки, – но что остановит влюбленную парочку? Кстати сказать, мы не предприняли никаких мер предосторожности, что было особенно глупо потому, что я последние несколько месяцев таскал с собой совершенно бесполезный презерватив, купленный вместе с Фредом еще в мае. Прежде чем заполучить требуемое, мы обошли в Лувера три аптеки. В первую я сунулся один, обнаружил, что за прилавком стоит молоденькая блондинка с короткой стрижкой (вижу ее, как сейчас), застеснялся и купил упаковку аспирина. Фред поднял меня на смех, но его посещение второй аптеки завершилось приобретением отхаркивающей микстуры от сухого кашля. Зато в третьей я добился успеха. В пачке было шесть презервативов, и мы честно поделили их на двоих – по три штуки каждому. Две из них я потратил на эксперименты, помня совет многомудрого Робера: «Резинка – она как колесная цепь для машины. Когда тебя застанет пурга, поздно учиться ее ставить. Так что запрись в гараже и потренируйся. Скажи, Полька?» Я тогда ничего не понял, но в том и состоит талант великих педагогов, что они просвещают нас незаметно: поначалу их слова кажутся мутными и лишенными логики, и лишь позже до тебя доходит их глубокий смысл.
Короче говоря, мы не предохранялись, но, согласитесь, странно ожидать от человека, собирающегося совершить акт самоубийства, чтобы он прихватил с собой презерватив. Этот аксессуар не входит в обязательный набор отчаявшейся души. На протяжении нескольких следующих недель я без конца размышлял о том, каким может быть ребенок, родившийся от меня, Сильвера Бенуа, и Полы Перу: какими будут его внешность и интеллект. Я не исключал, что он вырастет здоровяком, беспрестанно повторяющим «О-ля-ля!» и заманивающим легковерных простушек в амбар. С другой стороны, это вполне могла быть хрупкая нежная девочка, правда появившаяся на свет с мотоциклетным шлемом на голове. Я со дня на день ждал, что к нам домой заявится вся семья Польки – она впереди, с уже округлившимся животом, – и ее дед возмущенно воскликнет: «Хорошенькое дело! Нет, скажите на милость, хорошенькое дело!» Но ничего похожего не случилось.
На сей раз мы не торопились и после всего даже выкурили по сигарете, как в кино. Разговаривать с Полькой мне было особенно не о чем, но сразу расходиться нам не хотелось. И тут я сдуру спросил у нее, не приходилось ли ей когда-нибудь заниматься этим с Робером. Все последние годы он без конца ее подкалывал и отпускал в ее адрес такие прозрачные намеки, что мое предположение казалось мне более чем правдоподобным. Как же я просчитался! Она жутко оскорбилась и, стукнув меня по руке, крикнула: «С Робером? Ты что, никогда! Я никогда не была в него влюблена!» Поинтересоваться, влюблена ли она в меня, я не посмел. Вскоре холод и сырость прогнали нас из-под моста.
